Пулеметчик Михась Сильницкий

И вдруг, вскочив, он подбежал к отцу.
— Тату, ты бы брал меня через день работать к себе в кузницу. Мне три дня в неделю хватит, чтобы все проходить в школе. А три дня я буду работать.
Теперь был озадачен отец. Все же он согласился поговорить с дирек­тором школы. Разрешение было дано. Энергия мальчика нашла себе применение. Он сделался заправским кузнецом, а занятия его в школе ничуть не пострадали. Две работы, две нагрузки, видно, были нуж­ны ему.
Техника, машины давно привлекали его. Мечтал он и о дальних путе­шествиях, о плаваниях по морским просторам. Он пришел к заключению, что лучше всего ему сделаться машинистом на океанском или хотя бы морском корабле. Но это оказалось пока невыполнимым. Он решил начать с малого и поступил штурвальным на речной пароход.
Михась стал комсомольцем. Как это случилось? Товарищи, знавшие его буйный характер, были удивлены. Но они ошиблись в Михасе. Он много читал. Его увлекали книги о революционной борьбе. Когда он чи­тал, как большевики работали в подполье, как повели они рабочих в бой в Октябре, как сражались в гражданскую войну, — он был полон гордо­сти и восхищения. С жадностью читал он книги о комсомольцах — верных помощниках партии. Огромнейшее влияние оказала на него книга Остров­ского «Как закалялась сталь». Он мечтал быть похожим на героев, о которых читал.
Комсомол научил его дисциплине, воспитал в нем любовь к родной стране.
Когда подошло время призыва, Михась попросился в танкисты. Не­многим больше месяца служил он на мирном положении. 22 нюня часть подняли по боевой тревоге. Танки спешно грузили на платформы — вся страна ринулась к своим западным границам навстречу бронированным дивизиям Гитлера.
Были страшные дни. Немцы шли вперед, на каждом километре теряя танки, орудия и людей. Но это не могло пока их остановить.
Сильницкий старался быть всегда впереди. Его ранили. Рана была тяжелая, товарищи не успели вынести его, и он остался на поле боя. Очнулся от сильного удара. Немец с автоматом стоял возле него и что-то резко кричал ему. Михась понял, что если не подымется, немец застре­лит его, и нашел в себе силы подняться. Шатаясь от слабости, он брел вперед, напрягая все силы, чтобы не свалиться. Его привели к огромной сырой яме, окруженной колючей проволокой. Голодные, израненные люди валялись здесь вповалку. Никто не лечил раненых, и когда один кра­сноармеец подполз к проволоке и попросил часового позвать врача, немец выстрелил в него. После этого часовой продолжал ходить вдоль проволоки так же равнодушно, как будто ничего не случилось. И тогда, глядя на эти пустые глаза, на эти автоматические шаги, на жестокое, высокомер­ное лицо, еще раз и на всю жизнь понял Сильницкий, что никогда не может быть мира с гитлеровцами, как не может быть мира с бешеными собаками. Он был обессилен и ранением и переходом, но уже в эту мину­ту он решил, спокойно и холодно, что должен убежать отсюда. Он еще не знал, как это удастся ему, но знал, что добьется своего. У не­го была цель, и все свои силы и способности он отдал на ее осуще­ствление.
Соседом Михася был раненый командир.
— Мне не уйти, — угрюмо сказал он,— рана не дает. Вот возьми нож. Пригодится землю подрыть и для другого дела.
Михась взял нож, крепко поцеловал командира. Он решил не ждать ни одного дня — силы всё убывали у него. Немцы почти не кормили пленных. Раз только бросили они в яму дохлую лошадь и, хохоча, смотре­ли, как умирающие от голода люди по клочьям рвали труп.
Дождавшись ночи — она, к счастью, была темной, — Михась подполз к проволоке и стал ножом и пальцами рыть землю. Слушал, не подходит ли часовой, и все рыл. У него кружилась голова, но он все рыл. Очутив­шись по ту сторону проволоки, он едва не потерял сознания от нахлынув­шего на него пьяного, буйного чувства счастья.
Но он справился и с этим волнением, — надо было немедленно двигаться дальше.
«Теперь умру, а обратно не вернусь», сказал он себе и тихо пополз вперед, плотно прижимаясь к земле. Была летняя грозовая ночь, лил дождь, часто сверкала молния. Михась полз, потом смог подняться, побежал. Опять вспыхнула молния, и тут же он услышал частую дробь автомата и каркающие немецкие голоса.
«Нет, не возьмете вы меня, немцы!» думал он, сам не понимая, как так долго повиновалось воле его измученное тело. Он бежал зигзагами, уклоняясь от пуль, бежал, пока последняя капля сил не иссякла в нем. Но, и падая, Михась не сдавался. Он ощупал свой нож. Он не смог уже вытащить нож и лежал, думая, что еще минута пройдет, пока немцы отыщут его, и тогда силы вернутся к нему и он сможет защищаться. Немцы пробежали мимо, тяжелый топот пронесся в нескольких метрах от него, и Михась вытащил свой нож и приподнял голову. Он был, пожа­луй, спокоен, так как одно то он уже знал: в лагерь к немцам он больше не вернется. И он лежал и слушал выстрелы и перекликающиеся голоса немцев. Ночь проходила, а он все лежал, так как кругом были немцы. Несомненно, они ждали наступления дня. Начнет рассветать, и тогда они найдут его.
Небо чуть светлело; какая-то птичка несмело чирикнула в кустах. Михась, подперев голову руками, смотрел вперед. Недалеко отсюда был его дом. Наверно, и там немцы. Михась заметил ложбинку под кустами, должно быть, промытую дождями, и решил там спрятаться. Рана мешала, и большого труда стоило ему забраться в эту узенькую ложбинку. Насту­пило утро. Снова близко послышались голоса немцев. Они «прочесывали» местность вокруг. Михась лежал неподвижно, не выпуская из рук ножа. Иногда казалось, что вот-вот наступит предел, уже не хватит воли побороть невыносимую боль. Но Михась скорее умер бы, чем пошевелился. Упор­ство, которое еще с детства отличало его, теперь переросло в сильную волю мужчины.
...Он не помнил, сколько времени он так пролежал. Тело стало деревянным. Теперь он уже и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Только поздним вечером, с громадными усилиями, он выполз из своей щели. Нашел невдалеке маленькую лужу. Вода пахла землей и тиной, но он жадно выпил ее. Теперь он мог встать, мог даже итти. Он нашел палку и подпирался ею. Несмотря на темноту, он легко ориентировался — ведь это были его родные места. Наконец он дошел до своего колхоза и остановился на небольшом пригорке. Так он стоял долго, опираясь на палку. Сколько раз бегал он тут мальчиком, сколько воспоминаний возбу­ждали в нем эти места .. Их домик был крайний к полю, и Михась осто­рожно стал пробираться туда. Все было тихо кругом. Он стукнул в окошко, так стучал когда-то, и услышал: скрипнула дверь.
— Кто там? — спросил голос отца, и, не сдержав себя, Михась бросился к старику и крепко обнял его.
— Ты, ты, Михась...— глухо повторял отец. — Пойдем же, как мать обрадуется!..
И вдруг, остановившись, сказал шепотом:
— Только немцы у нас. Мы тебя спрячем.
Михась не отвечал. Ему приходилось прятаться в своем родном доме — везде они, проклятые немцы!

— Тату, я убежал из плена, — сказал он потом. — Я ненадолго к вам. Только залечу рану и уйду опять. Мать здорова?
Многое передумал он за то время, что прожил дома. В родном колхозе еще сильнее чувствовал он нашествие врага. Это было, как незаживающая рана, неизмеримо более жестокая, чем та, которую он получил в бою. Он ненавидел непримиримой ненавистью. Он ненавидел, вспоминая, как варварски издевались немцы над пленными, как в мокрой яме без помо­щи, без пищи умирали его товарищи. Он ненавидел, видя, как немцы громили его колхоз, как и здесь грабили и истязали они людей. Он рас­спрашивал, что делается кругом, не близко ли отсюда Красная Армия. Отец сказал ему, что в соседнем лесу действует партизанский отряд, ко­торым командует Данила.
Михась вскочил, крепко стиснул отца в объятиях.
— Дабила! — крикнул он. — Так вот он какой человек! Тату, да­вай кусок хлеба, я сейчас иду в лес...
Отец с трудом уговорил его подождать до ночи.
— Да, да, — рассеянно согласился Михась, — конечно, я подожду.
— Ведь рана еще не зажила, — уговаривала его мать. — Да и как ты найдешь его?
— Рана скорее заживет, когда сердце будет спокойно, — ответил Михась. — А найти отряд легко. Разве я не знаю нашего леса?
Едва стемнело, он простился с родными и тихо выскользнул из дому. Звезды высоко горели в небе, и такая тишина стояла кругом, точно и не было войны, точно жестокий враг и не был здесь. Михась прокрался в поле и быстро пошел к лесу. Где-то далеко прозвучал выстрел. Михась шел, зорко всматриваясь вперед. Долго пробирался он лесом. По его расчетам отряд должен был прятаться в глухой восточной части леса. Туда он и направился. Услышав впереди шорох, негромко окликнул: «Эй, кто здесь?» И сейчас же несколько человек окружили его. Через полчаса он был у командира отряда. Глядя на Данилу, немолодого человека очень мирного вида с добродушным лицом, трудно было поверить, что это прославленный командир партизанского отряда, известный своим муже­ством и смелыми нападениями на немцев. Данила, со своей стороны, при­сматривался к Михасю.
— Никак сын Сильницкого, колхозного кузнеца? Зачем пожаловал?
Переговоры были недолги. Михась остался в отряде.
Ему было всего двадцать лет тогда. Но в юном его лице, в светлых глазах, даже в каждом движении было выражение созревшей, ясной и сильной решимости. Он был так исполнен одним чувством, одним стремле­нием, что это сказывалось во всех его поступках и словах. Едва явившись в отряд, он сейчас же стал искать работу. Он увидел трофейные винтовки и пулеметы и предложил Даниле научить партизан пользоваться этим оружием. Он попросил, чтобы и ему выдали ручной германский пулемет.
— Справишься ли? — с сомнением спросил Данила, оглядывая его худенькую фигурку. — У нас пулеметчик проверенный. — И, усмехаясь, добавил: — Сам видишь, оружие трофейное: добудь себе такой и воюй на здоровье...




— Ладно, добуду, — коротко ответил Михась.
Он стал ждать случая. Случай представился скоро. Данила был серьез­ный командир. Он действовал по хорошо обдуманному плану, и в окрестных районах у него была целая сеть своих разведчиков. Как только прибывал куда-нибудь немецкий отряд или становилось известно, где должны пройти немецкие колонны с боевыми грузами, Данила немедленно получал изве­щения. Так было и на этот раз. Немцы направляли автоколонну из одного района в другой и, избегая лесных троп, пошли по дороге, которая лишь в одном месте проходила возле опушки леса. Эту-то опушку и выбрали партизаны для нападения.
— С гулькин нос местечко оставили, — ворчал Данила. — Ничего, как-нибудь обернемся. Потеснимся для дорогих гостей.
Михась нетерпеливо готовился к встрече с немцами. По хорошей фронтовой привычке он заботливо выбрал себе укромную позицию и приготовил к бою тяжелую германскую винтовку. Партизаны залегли. Они лежали так неподвижно, что птицы садились на деревья и кусты возле них и беззаботно щебетали.
Застрекотал мотор. Вскоре немецкий мотоциклист, вооруженный пу­леметом, пронесся мимо них. Через короткий промежуток времени за ним последовал второй. Прошло несколько минут ожидания. Один из мотоциклистов вернулся, промчался обратно и снова скрылся за поворотом.
Прошло полчаса. Вторая пара мотоциклистов проверила дорогу.
За ними показалась колонна. Михась смотрел жадно: ему нужен был ручной пулемет. Голова колонны уже миновала засаду, когда Данила по­дал сигнал к бою. Отряд был дисциплинирован и начал бой так же ровно и сильно, как регулярная часть. Немцев били сразу по всему протяжению колонны, причем особое внимание обращалось на передние и задние ма­шины; их подбивали сначала, чтобы загородить немцам путь и вперед и назад. Михась, расчетливо выцеливая, выпускал свои пули одну за другой и невольно пожалел, что у пего нет пулемета: сколько он накосил бы немцев...
Немцы соскакивали с машин и рассыпались по дороге, отчаянно от­стреливаясь из автоматов. Михась, не прекращая стрелять, зорко высмат­ривал пулеметчиков. Он увидел, как маленькая группа немцев отходила все дальше. Высокий немец с ручным пулеметом прикрывал отход. Он выпускал очередь, выжидал, пока его спутники отбегали, и, высоко под­брасывая ноги, бежал назад и опять открывал огонь. Михась пустился в преследование. Он выскочил из леса и долго крался за немцами. Ему нельзя было стрелять: его винтовка не помогла бы ему против пуле­мета, и он решил подобраться к ним незаметно. Это стоило ему много труда. Но нетерпеливый в обычной жизни, он был терпелив в бою. Он очутился около них, когда они уже считали себя в безопасности. Швыр­нул гранату, услышал оглушающий разрыв и рванулся вперед. Широкий штык пропорол горло высокому пулеметчику; остальные немцы уже лежали на земле. Согнувшись под тяжестью пулемета, автоматов и патронов, Сильницкий едва добрался до своих.

Он подготовил отделение пулеметчиков. Немецкий пулемет был разо­бран и вычищен. С тех пор Михась не расставался с ним.
Бои шли почти непрерывно и днем и ночью. Данила был связан с другими партизанскими отрядами и свои действия проводил совместно с ними. Он мечтал о создании партизанской армии. Такая сможет вовсе вывести из строя тылы и коммуникации немцев. А когда Красная Армия начнет наступать, партизаны будут готовить ей пути.
Михась нравился командиру. Данила ценил его сметку и отвагу, его умение обращаться с любым оружием. Он посылал Михася па самые от­ветственные дела, и Михась не знал неудач. Ненависть учила его в бою, делала его не только бесстрашным, но мудрым и расчетливым.
— Умереть — не хитро, — улыбаясь, говаривал Михась. — Но если ты умрешь, одним бойцом будет меньше у нашей родины. Надо жить, чтобы убивать немцев, освобождать от них нашу землю!
И он жил, хотя никогда не прятался в бою, и его видели под огнем, спокойного, неторопливого, всегда готового помочь товарищу и итти впе­ред. В самые решительные моменты боя пулемет Сильницкого пользовался, как шутя говорил Михась, правом решающего голоса. Стрелял Михась с точностью, страшной для немцев. Его особенно радовало, что он бьет немцев их собственным оружием. Он до конца прошел науку ненависти и науку уничтожения врага. Ходил он и в разведку и не раз пробирался к своим, в родной колхоз. Немцы обобрали их, они жили под вечной угрозой расстрела. Партизаны были связаны с Красной Армией. Красная Армия владела Торопцом, дралась под Великими Луками. Оттуда было совсем близко до Витебской области, и самой сладкой мечтой Михася Сильницкого была мечта о том дне, когда в его родные места придет Красная Армия. Когда немцев погнали от Москвы и передовые наши части стали приближаться к границам Белоруссии, Михась ходил именин­ником. Однажды партизаны встретились с красноармейской разведкой. Михась не мог сдержать слез радости. Он знал, как трудно вышибать немцев, но в молодом нетерпении верил, что это будет уже скоро. Он жадно расспрашивал бойцов, что делается на фронте.
— Скорее приходите к нам, — сказал он, — заждались мы вас...
Ему часто приходилось бывать в деревнях, занятых немцами. Он дей­ствовал бесстрашно. Несколько раз был он близок к смерти, но выручало хладнокровие. Помогали ему и колхозники. Однажды — это было в самом начале его партизанской работы — он попал в колхоз, куда неожиданно вошел немецкий отряд. Михась брел по улице, и сердце сжалось у него, когда он увидел перед собой рогатые каски. Бежать было поздно. Нельзя было также итти навстречу к немцам: его могли обыскать, а при нем было оружие. Он невольно остановился, огляделся кругом. По улице шла женщина с ребенком на руках. Она заметила его, увидела, что он не здешний, увидела его волнение и все поняла. Она протянула ему ребенка. Он понял ее также без слов, и они пошли рядом, мирно разговаривая между собой, как муж разговаривает с женой. Немецкий офицер покосил­ся на них, но не остановил Михася.


— Спасибо! — сказал Михась женщине, прощаясь с нею. — Но ведь тебя убить могли из-за меня?
Она тряхнула головой.
— Ну и что ж! — горячо прошептала она. — Было бы за что уме­реть. Ведь ты партизан, правда?
В другой раз немцы застигли его в колхозе, где он ночевал.
Они выстроили всех мужчин, и фельдфебель медленно обошел их, всматриваясь в лица.
— Кто не из этого колхоза, выходи, — медленно сказал он. — Если кто такого скроет, всех расстреляем.
Сильницкий вздрогнул. Тяжело было отдать себя на пытки и смерть, но он подумал: из-за него могут погибнуть все, кто тут стоит, и сделал движение, чтобы выйти. Чья-то рука крепко ухватила его сзади за куртку. Рядом с ним стоял председатель колхоза, у которого он ночевал. Это был пожилой человек с черными впалыми глазами, с седеющей бородой. Он сделал Михасю глазами знак: не выходи.
Фельдфебель как будто заметил движение Михася и остановился про­тив него.
— Это кто? — спросил он, указывая на Сильницкого.
И председатель, кланяясь, ответил:
— Сын мой, господин офицер, сын...
Фельдфебель прошел мимо... Михась благополучно вернулся в отряд.
Он тосковал, если долго не было боя, и просил у Данилы «работы». Михась часто действовал вместе со своим другом Мишей. Однажды, находясь в разведке, Михась узнал, что в ближайшей деревне на площади расположился только что вошедший в эту деревню немецкий отряд. Ми­хась с Мишей быстро пробрались туда. Из-за дома, за которым они засели, немцы были видны все до единого. Отряд чувствовал себя в без­опасности: был ясный день. Михась выпустил в них длинную очередь из своего пулемета и бил их, пока они в ужасе метались по площади.
В другой раз во время боя с немцами он спустился к реке и под прикрытием крутого берега пробрался к немцам в тыл. Он подобрался к командному пункту немцев и вдруг хлестнул по ним из пулемета, дико крича:
— Ура!.. В атаку, товарищи! Бей их!..
Немцы в панике бросились бежать. Десятки их скрюченных тел оста­лись на снегу.
О Михасе пошла молва.
Как-то еще в ранней юности он, шутя, говорил отцу:
— Вот пришел я, тату, в район получать паспорт. Спрашивают, чей я сын. Называю. А вас никто не знает даже в том районе, где вы живете столько лет. Нет, если уж жить, так чтоб люди знали, чтобы память о тебе осталась...
И вот двадцатилетний Михась Сильницкий сражался так, что родная Белоруссия узнала о нем. И уже повелось в их отряде, где не было не­достатка в смелых людях, что если нужно выполнить особенно опасное задание, то лучше всего посылать Сильницкого. В одиночку пробрался он в деревню, занятую немцами. Высмотрел избу, где спали немцы, и осто­рожно унес два ручных пулемета и семь винтовок.
— Чуть не издох я, так было тяжело, — смеялся потом Михась. — Надо было хоть одного немца прихватить на подмогу...
Он привык к бою, к опасности, сделался опытным, хитрым бойцом, не терявшимся в самых трудных случаях. Более того — он искал таких случаев, так как они кончались уничтожением немцев. Родные знали о его отчаянных подвигах, и отец просил его не играть со смертью. Михась только качал головой.
— Я не играю, — ответил он как-то, и в его голосе прозвучала не свойственная ему задумчивость. — Разве такая бывает игра? Я тебя, и мать, и весь наш колхоз, всю нашу страну обороняю от немцев. Нет, тату, это не игра.
Ему пришлось вспомнить об этих своих словах уже в ближайшие дни. Немцы упорно охотились за партизанами. Они посылали разведчиков и шпионов. Они внезапно нападали на партизан. Но нападения не удава­лись. Каким-то чудом казалось немцам то обстоятельство, что каждый их шаг, каждое передвижение немедленно становились известными партиза­нам, и те уходили, и нельзя было найти их до тех пор, пока они сами не давали о себе знать.
Когда двинулась большая карательная экспедиция, партизаны узнали о ней гораздо раньше, чем она достигла места назначения. Уже в ночь на 28 марта 1942 года партизанский отряд Данилы был предупрежден, что по пути к ближней деревне движется в белых маскировочных халатах, с артиллерией и группой лыжников карательный отряд численностью в 520 человек. У немцев были станковые пулеметы и минометы, и, кроме того, их было в пять раз больше, чем партизан. И все же после долгого совещания было решено дать немцам бой. Партизаны учитывали, что немцы будут грабить и зверствовать в колхозах: партизаны хотели спасти людей от разорения и смерти. В помощь пригласили соседний партизан­ский отряд. Когда вернулись оттуда посланные и действия обоих отрядов были согласованы, Данила разделил своих людей на отдельные группы и указал, где им придется сражаться.
Разведка давно уже была на месте. Ночь подходила к концу. Звезды бледнели, где-то далеко звонко прокричал петух — один из немногих, уцелевших от немцев. Михась со своим пулеметом находился пока возле командира. Он знал, что ему предстояло в этом бою ответственное зада­ние, и радовался, как всегда радовался бою с немцами.
— Михась, — сказал ему Данила, — видишь тот крайний дом? Там на чердаке хорошая позиция. Говорю тебе на тот случай, если нам при­дется отходить. Тогда будешь прикрывать наш отход. А пока действуй, как приказано.
Текли напряженные минуты. Сбоку, на тропинке, показалась детская фигурка. Девочка лет двенадцати пробралась к Даниле и шепотком сказала ему, что немцы показались на дороге к их деревне и теперь, должно быть, уже прошли ее. И по мере того, как карательный отряд подходил ближе, непрерывные донесения сообщали партизанам о его движении.
Наконец зачернело на дороге, и показалась немецкая колонна. Партизаны пропустили передовые дозоры, не выдавая своего присутствия. Двигались добротные немецкие повозки с минометами и легкими пушками. Полозья саней, взятых у колхозников, скрипели по накатанному снегу. Автоматчики шли по бокам с оружием наготове. В легковом автомобиле в центре колонны ехали офицеры.
Красная ракета, шипя, взлетела в утреннее небо. Выстрелы раздались одновременно со всех сторон, и стрекотание пулемета Михася влилось в общий грохот. Партизаны хорошо знали, как выгодно использовать вне­запность, и поэтому первые минуты их нападения всегда бывали самыми страшными для немцев. Прежде чем те успевали опомниться и принять боевой порядок, их нещадно и искусно избивали, прошивали из пулеме­тов, забрасывали гранатами, а где можно было, доставали штыком и то­пором.
Так было и сейчас. Немцы метались. Рвались из постромок испуган­ные лошади, сыпались из повозок и саней на землю солдаты, и падали офицеры и пулеметчики, которых первыми выбивали партизаны. Парти­занский огонь нарастал. Действовали мастера своего дела — холодно и расчетливо. Они били в те места, где немцы пытались организовать оборону; они не давали артиллеристам и минометчикам возможности пу­стить в ход свое оружие. Но все же немцев было слишком много; они были хорошо вооружены и, несмотря на большие потери, яростно защи­щались. Отдельные группы соединялись и усиливали огонь. Немецкие минометы били по позициям партизан, и станковые пулеметы создали такую густую огневую завесу, что партизанам было трудно пробраться через нее.
Михась часто менял позиции и, выбирая у немцев самые уязвимые места, посылал туда меткие очереди. Издали ударило орудие. Второй отряд спешил на помощь немцам. Теперь положение партизан становилось тя­желым. Немцы потеряли более двухсот человек, но их все еще было раза в три больше, чем партизан, и вот теперь они получили подкрепление. Перебежками они начали продвигаться вперед, пытаясь охватить партизан с флангов. В то же время один их отряд наступал на деревню, ведя сильный огонь.
— Был уже четвертый час пополудни. Бой длился уже несколько часов. У партизан оставалось мало патронов. Данила решил выйти из боя. Ми­хась теперь сидел на своей основной позиции — на чердаке. Дом стоял на краю деревни, как раз против той дороги, по которой наступали нем­цы. Они шли прямо на него. Он выжидал. Отсюда ему ясно была видна вся картина боя. Он обрадовался, заметив, как много убитых немцев валялось вдоль дороги и по ее обочинам. Позиции партизан вспыхивали дымками выстрелов. Маленькие группы перебегали там, отходя от мест, особенно сильно обстреливаемых немцами. Он с грустью отметил, что его товарищи стреляют реже: сказывался недостаток патронов. Вот одна группа стала медленно отходить, и немцы, заметив их движение, усилили огонь. Михась лег за пулемет. Рассчитанная очередь ударила в центр немецкого отряда. Он видел, как валятся немцы, и, перенося огонь, старался сбить весь фронт наступающего отряда. Немцы на некоторое время остановились. Он огляделся. Справа уходила к лесу группа партизан. Но вторая группа была в трудном положении. Если бы она стала отходить, выйдя из-за прикрытия, немцы навалились бы на нее всеми силами. И, поняв это, Михась переполз к другому окну. Не заботясь о том, что немцы могут окружить его, стал сдерживать вторую немецкую группу, чтобы прикрыть отступление отряда. Он умело переносил огонь и, как только немцы залегали, прекращал стрелять: берег патроны. В эти минуты он не думал о том, что немецкое кольцо все туже смыкается вокруг дома, где он дрался. Он следил за тем, как ловко выходили партизаны из боя, как искусно применялись они к местности, используя каждую складку и каждую щель. По всему ходу сражения было ясно видно, что ни один партизан не торопился скрыться. Они стерегли немцев, и как только какая-нибудь группа с криками бросалась вперед, меткий огонь немецких автоматов, которыми были вооружены партизаны, валил наступающих.
— Но вот наступил самый трудный момент боя. Партизанам, чтобы укрыться в лесу, надо было пробежать открытое пространство. Данила видел это и послал связного к Сильницкому. Хорошо зная отважную на­туру Михася, командир приказал передать ему дословно: «Прикроешь огнем наше отступление. Когда отряд оторвется от немцев, немедленно выбирайся сам».
— Михась ласково улыбнулся шестнадцатилетнему пареньку с немецкой винтовкой, видимо, гордившемуся и своим участием в бою и данным ему поручением.
— А, может быть, мне можно с тобой остаться, Михась? — робко спросил он.
— Михась покачал головой.
— Доложишь командиру, что все будет выполнено, — ответил он. — Ступай, я один справлюсь.
Пересчитав оставшиеся диски и положив их ближе к себе, он приго­товился к бою. Ему приходилось часто менять позицию, чтобы бить врага с разных точек. Теперь немцы наступали и с тыла, и он старался задер­жать их продвижение к лесу. Стреляя, он не переставал следить за своими. Два раза кидались немцы, чтобы отрезать партизан от леса, но пулемет Михася отбрасывал их назад. На снегу оставались тела в зеленых шине­лях, а их становилось все больше. Озлившиеся немцы сосредоточили огонь по Михасю. Пули густо засыпали стены дома и окно чердака. Одна вышибла пулемет из рук Михася. Он с тревогой осмотрел оружие. Нет, оно не отказало ему.
Он закричал от радости, увидев, что товарищи были в безопасности. Теперь можно было подумать о себе. У него оставалось мало патронов, но он не склонен был выйти из боя, пока можно было стрелять. Немцы все ближе продвигались к дому. Зарядив пулемет, — это были его послед­ние патроны,— он незаметно покинул дом. Он вылез не с той стороны, где его ждали немцы, и ему удалось незаметно проползти между сараями и кустами. Но дальше не было прикрытия, и снег вокруг него вздымался фонтанчиками от пуль. Сильно мешал пулемет, но ему даже не пришла в голову мысль, что можно его бросить. Пулемет был верным другом, а друга никогда не оставляют в беде. Пуля пробила ногу. Он выпустил последнюю очередь из пулемета и снова пополз. Немцы бежали за ним. Он огрызался выстрелами; у него оставался наган, и он стрелял скупо, решив оставить себе последнюю пулю.
Но как ни трудно было ему, он был уверен, что выберется.
Быстро оглянулся он и понял, что товарищи не могут ему помочь. Им не одолеть под немецким огнем того пространства, что было между ним и лесом. Он полз, уклоняясь от пуль. Рассердившись, он выпустил последние два патрона по немцам. Правая рука повисла, перебитая пулей. Наган сухо щелкнул — в нем не было больше ни одного патрона. Нахмурившись, Михась отбросил его. Левой рукой он достал нож — свое последнее оружие.
Но и сейчас он не думал о смерти — ведь он мог еще бороться...
Немцы бежали к нему, крича и издеваясь над ним, — он был безоружен. Он встал, хотя нестерпимо болела раненая нога и правая рука была бессильна. Он стоял, чуть опустив голову, и немцы думали, что он уже сдался им. Двое подбежали одновременно и, толкая друг друга, бросились на него. За ними виднелись другие — их было много. И тогда, рванувшись вперед, он полоснул ножом одного немца. И, прежде чем мог опомниться второй, более удивленный, чем испуганный этим неожиданным нападением партизана, которого он считал безоружным и сдавшимся, Михась ударил и его ножом в горло.
Это было все, что он мог сделать, — последний его удар по врагу. Немцы уже окружили его, но не стреляли, готовясь взять его живым. И тогда точным ударом он вонзил себе нож в сердце.
...Партизаны разыскали его тело. Данила крепко поцеловал молодое бледное лицо, бережно отвел волосы со лба.
— Спас ты, Михась, отряд. Верный ты был боец, — тихо сказал он.
...Его хоронили в родном колхозе, откуда выбили немцев. Память о Михасе Сильницком не умирала. А через два месяца, как величайшую драгоценность, доставили партизанам через фронт «Правду». На первой странице был напечатан указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза Михаилу Федоровичу Сильницкому — Михасю, отважному пулеметчику, верному сыну своей родины, комсомольцу.