Собачья упряжка

За это они получали от него мясо и иногда ласку. Ласка хозяина, если не считать кормежки, единственная награда ездовой собаке за ее невероятно тяжелый труд и за многочисленные лишения. И собака любит ласку, тянется к ней и даже ревнует к хозяину своих товарок. Многие из собак, если представляется возможность, стараются перехватить ласку,получить ее первыми и, если нужно, даже подраться ради этого.
Вот, например, два прекрасных пса из моей упряжки — Варнак и Полюс. Первый — белый, с большими черными пятнами, с мощно развитой грудью и стройными, крепкими ногами. Он, по-видимому, самый сильный пес во всей стае. Второй бел, как выпавший снег, сложен словно лебедь, с густой низкой шерстью, всегда настороженный, живой и проворный. Оба они быстро признали во мне хозяина, с первых же дней показали себя хорошими работниками, и оба одинаково энергично добивались ласки. Они не обращали внимания даже на Журавлева, хотя последний нередко в мое отсутствие кормил их и еще чаще «школил», когда завязывались драки. Стоило мне показаться утром, как каждый из псов со всех ног бросался ко мне. Подоспевший первым чуть не сбивал меня с ног, он становился на задние лапы, передние клал мне на плечи и старался лизнуть лицо. Когда это удавалось, пес был несказанно счастлив и в бешеных прыжках выявлял свой восторг.

Нередко по дороге Варнак и Полюс сталкивались, точно летящие мячи, и тут же начиналась драка. Тогда я спешил разнять ревнивцев. Ласкать нужно было обоих сразу. В этом случае они быстро успокаивались и мирно ложились рядом. Стоило же только отдать предпочтение одному, как у второго, словно от электрической искры, торчком становилась шерсть, поднималась дрожащая верхняя губа, оскаливались клыки и раздавалось грозное рычание. Опоздай ласково потрепать его, и он вихрем бросится на своего соперника.
Если собаки сидели на цепи, нужно было всех их обойти — одной почесать за ухом, другую погладить, третьей потрепать загривок — и каждой сказать несколько слов. Пока эта церемония не заканчивалась, нечего было ждать и успокоения. Неполучившие своей доли внимания от хозяина лаяли, визжали, рвались на цепях и огрызались на соседей. Правда, первое время ласки было немного, больше перепадало наказаний. Привычки собак, характер каждой из них, способности к работе и степень обученности нам были неизвестны. Выдрессированных передовиков, которые могли бы руководить в упряжке и тянуть ее по команде человека в нужную сторону, среди наших собак не было. Пришлось выделить наиболее сильных, понятливых и заняться их обучением. А корень учения всегда горек. Первое время я пользовался восточносибирским способом запряжки. Собаки, привыкшие к ней раньше, дружно тянули сани, но везли их, куда хотелось им самим, а не мне. Только иногда, и то случайно, наши желания совпадали, и сани направлялись в нужную мне сторону.

Ни одна собака не понимала команды. Я перепробовал всех, но безрезультатно. После долгих перестановок, бесконечных криков и острастки кнутом я, наконец, остановился на Мишке. Он как будто оказался наиболее пригодным. Кстати, нужно сказать, что Мишка был если не лучшей собакой во всей нашей стае, то самой популярной. Свою известность он приобрел еще на «Седове». Как-то в плавании, в сырую погоду, которую собаки ненавидят, их выпустили из насквозь промокших загородок. Мишка обежал весь корабль. Даже сунулся было в машинное отделение, но был выставлен оттуда механиками. Он старательно обнюхал все закоулки, однако нигде долго не задерживался. Только вкусные запахи, ударившие ему в нос из дверей камбуза, заставили Мишку застыть на месте. За всю свою собачью жизнь, проведенную у охотничьих чумов, Мишка, должно быть, не встречал таких приятных дверей. Сделав самую благонравную физиономию, чуть склонив голову набок, он,точно зачарованный, сидел против камбуза и упивался ароматами. Его глаза потускнели. Иногда он их закрывал совершенно и, вероятно, думал, что видит сладкий сон. Тонкие струйки слюны тянулись из углов его пасти. Мишка так был погружен в переживания, что даже не заметил кучки людей, молча наблюдавших за ним. На Мишкино счастье, кок был в хорошем настроении. Увидев собаку, он заговорил: «Ну что, пес? Как живешь?»
Мишка, словно под гипнозом, подвинулся ближе. Его глаза вспыхнули, хвост забил по железной палубе. Пес поднял морду и завыл. Не резким, вызывающим у человека неприязнь, волчьим воем, а на каких-то теплых, полных восторга нотах. Кок сначала даже растерялся. Потом его лицо засияло от удовольствия.

«Э! Ты что же, петь умеешь? А ну еще! Ну, смелее!» И собака снова подала голос. Она уже наполовину протиснулась в камбуз, и умиленные кок и его помощники склонились над ней. Еще одно тремоло..., и жирный кусок говядины исчез со стола.
С этого дня Мишка стал фаворитом камбуза, развлекал его обитателей и получал в награду вкусные куски и кости. Он настолько освоился со своей ролью, что когда видел камбуз закрытым, становился на задние лапы, а передними скреб железные двери и выл до тех пор, пока заветная дверь не приоткрывалась и из нее не высовывалась рука с куском мяса. Так Мишка выделился среди других собак и завоевал популярность у экипажа. На корабле только и было слышно: «Мишка! Мишенька! Мишуня!»
Один Журавлев не разделял восторгов команды. Охотник считал, что каждая собака должна содержаться, по его выражению, «в страхе божием» и уважать своего владыку — человека. Он презрительно звал собаку не Мишкой, а подхалимом. Однако симпатии к собаке всех обитателей корабля были настолько велики, а кок так разрекламировал ее Ум, что презрительная кличка Журавлева не имела успеха, и Мишка остался Мишкой — общим баловнем.

Для упряжки мне нужны были два передовика. Особенно мне хотелось сделать передовиками Варнака и Полюса. Они были самыми сильными, да и выглядели очень представительно — буквально красавцы! Но увы! Варнак не мог понять, чего я от него хочу. Он с истинно собачьей доверчивостью смотрел мне в глаза, съеживался от крика или бросался в совсем ненужную сторону. Бить я его не мог — тянул он честно. Силой он выделялся, и всю ее вкладывал в работу. Но передовиком он быть не мог. Полюс оказался способнее. Скоро он начал понимать мои требования, но мечущийся рядом Варнак мешал ему. Наконец, рядом с Полюсом я поставил Мишку. Через час новичок уже понимал, что нужно делать при той или иной команде, и учение стало налаживаться. Правда, иногда Мишка начинал капризничать и пытался казаться совершенно глухим. Тогда приходил на помощь кнут и моментально возвращал Мишке и слух и понятливость. Работал Мишка с прохладцей, из лямки нелез, постромку натягивал бережно, точно боялся порвать ее. Но пока мне от него нужно было другое — понимание команды, что он скоро усвоил. Так Мишка и Полюс стали моими передовиками. После нескольких дней тренировки кнут опускался уже только на лодырей, моя ругань и визг собак раздавались реже. Я был уже уверен, что могу ехать в любом направлении и вести за собой упряжки товарищей.

Но иногда за кнут приходилось браться и во вне учебное время — это когда надо было прервать любимый собачий спорт — драку. Дерутся они отчаянно, с азартом. Причин для драки бесконечное количество: и неподеленный кусок, и ревность к хозяину, и неосторожное движение соседа, и занятое место, и спутавшаяся цепь, и просто избыток сил и энергии. Мы бы не возражали против этого развлечения наших помощников, если бы у них не было привычки, унаследованной, по-видимому, от своих предков волков,— нападать всей стаей на одного. Как правило, бой начинают двое. Но стоит одному из них оказаться сбитым на землю, как на него обрушивается вся стая. Тогда только энергичная работа кнута может спасти несчастного от гибели. После такой свалки всегда несколько собак оказывались с окровавленными ушами, а другие по нескольку дней прыгали на трех лапах.
Встречаются среди собак настоящие задиры, хулиганы и провокаторы. Вот серый пес с горящими умными глазами, с плотной волчьей шерстью, отличающийся от волка только покорностью человеку да задорно загнутым вверх хвостом. Зовут его Бандит. Имя оскорбительное даже для собаки. Но оно пристало к псу не случайно. Эта собака доставляла нам немало хлопот. Она не терпела спокойствия в собачьем обществе и была по-настоящему довольна, если ей удавалось затеять драку.
Делалось это так: уставшие за рабочий день собаки распрягались и до кормежки получали час-полтора полной свободы. В эту пору отдыха они не хотели принимать свою обычную позу для сна — не свертывались клубком, собрав все четыре лапы вместе, прижав к ним нос и прикрыв их хвостом. Как правило, в этот час все они ложились на бок, вытягивали в стороны лапы, как бы старались расслабить мышцы своего тела для полного отдыха. Бандит работал не хуже других, но уставал меньше. Он был силен и отменно здоров. Через двадцать — тридцать минут после распряжки он уже забывал об усталости. Вставал, потягивался и будто говорил: «Ну, довольно валяться, пора приниматься за дело».

Критически осмотрев стаю, он намечал жертву. Подойдя и наклонив голову над самым ухом спокойно лежащей собаки, он оскаливал ослепительно белые клыки и начинал потихоньку рычать. Постепенно рычание переходило на все более и более высокие ноты. Угроза и вызов так и клокотали в нем. Если собака попадалась спокойная или очень уставшая — она не отвечала хулигану, и он, постояв над ней, разочарованно отходил. Через несколько минут Бандит выбирал новую жертву и начинал все сначала. Ему нужен был только предлог для драки. Стоило какой-нибудь собаке огрызнуться, как он молниеносно пускал в ход клыки. Драка начата. Вся стая, как бы она ни устала, поднимается, и через минуту начинается общая потасовка. А Бандит? О, это был врожденный хулиган, провокатор! Заварив склоку, он каким-то таинственным образом ухитрялся выскочить из свалки, отбегал в сторону, садился и с восхищением наблюдал. Он сидел и как бы улыбался. Иногда нам казалось, что пес смеется не только над собаками, но и над нами. Кнут нередко гулял по бокам Бандита, но отвадить его от драк не мог. В упряжке он работал прекрасно. Бандит отнюдь не был злым по характеру. Требовал ласки, как и все; при хорошем настроении заигрывал с соседями. Мы любовались его работой и с огорчением думали о его позорном имени. Были случаи, когда, восхитившись старательностью пса, мы даже решали дать ему другую кличку. Но стоило только снять с него лямку и оставить на свободе, как он тут же полностью оправдывал свое прозвище.
Он попал в упряжку Журавлева, но нрава своего не изменил, хотя, как уже говорилось, правилом охотника было: «собака должна содержаться в страхе божием».

***

Эскимосы часто вместо кнута держат под рукой полуметровую палочку, к концу которой прикреплено несколько металлических колец. Достаточно ездоку тряхнуть этой погремушкой, как собаки, даже сильно уставшие, моментально отзовутся на призыв, повеселеют и ускорят бег.
Независимо от способа упряжки собаки очень восприимчивы к настроению своего хозяина. Песня или оживленный разговор делают их веселыми, ускоряют бег. И нередко ездок громко поет или, сидя на санях, разговаривает, хотя на десятки, а иногда на сотни километров вокруг не найдешь ни одного слушателя. Это погонщик веселит своих собак. И не безуспешно. Бодр и весел хозяин — бодры и веселы его собаки.