Что позволило ленинградцам выстоять?

Бои шли не только на передовой, но и в самом городе — ленинградцы, несмотря на голод и нечеловеческие условия жизни, продолжали свою войну с врагом, который так и не смог сломить их дух.

В постсоветской России отношение граждан к победе человеческого духа в блокадном городе по-прежнему носит сакральный характер. Однако всё чаще под видом так называемой «окопной правды» появляются книги и фильмы, которые нацелены на десакрализацию подвига путем навязывания мифа о потере человеческого достоинства истощенными ленинградцами.

Осенью 2020 года в России состоялась премьера очередного фильма, пытающегося показать на экране так называемую «окопную правду», — режиссер Андрей Зайцев при поддержке Фонда кино, Минкульта и Российского военно-исторического общества (РВИО) показал свой «Блокадный дневник».

Показанные в фильме человеческие взаимоотношения не имеют ничего общего с реальностью, так как у жителей блокадного Ленинграда была общая цель, считает ветеран блокадного Ленинграда, доктор психологических наук, академик Балтийской Академии педагогических наук, профессор Санкт-Петербургского университета Рада Михайловна Грановская.

Крупнейший советский и российский психолог накануне 78-й годовщины прорыва блокады Ленинграда рассказала о том, что позволило ленинградцам выстоять и победить, и о том, чем чревата ложь о блокаде Ленинграда.

Корр.: Рада Михайловна, в 2021 году на российские экраны выйдет фильм режиссера Андрея Зайцева «Блокадный дневник». Режиссер фильма в одном из своих интервью сказал, что в зрелом возрасте он прочитал «Блокадную книгу» Даниила Гранина и понял, что люди якобы не знают всей правды о блокаде, и ее нужно рассказать. Вы уже посмотрели трейлер фильма?

Рада Грановская: Да, смотрела. Если бы это было в дни моей молодости, то я бы сказала, что это вредительство. А теперь я скажу, что это полная безграмотность, абсолютная. То есть ничего похожего не было.

Я не очень удивилась этому. Дело вот в чем. У меня были подруги в блокадном Ленинграде. Потом они разъехались — кто в Америку, кто в Германию. Но, поскольку на День Победы бесплатные билеты, то они приезжают. И что я выяснила? Что с каждым годом они вспоминают блокаду по-разному: всё страшнее и страшнее, и уже людей ели, и чего только не делали.

Я понимаю, почему так происходит. Им надо убеждать себя в том, что они правильно сделали, что уехали. Они не могут до сих пор пережить это. Но, в общем, нагнетается такая глупость невозможная.

Вообще, чтобы понять, как Ленинград реагировал, надо еще учесть вот что. Мы очень сопереживали Испании, сюда пришло два корабля с детьми. Например, в мою семью приходили на выходные пара: мальчик и девочка, брат и сестра, погодки. В общем, я хочу сказать, что мы больше знали о фашизме, чем другие советские города. Поэтому, когда началось, мы в некотором смысле были готовы.

Несколько лет назад было выступление по телевизору. Два военных корреспондента и дама, которая начала говорить, что надо было сдать Ленинград, его бы меньше разрушили и так далее, и так далее. Те, кто что-нибудь знал, были готовы разорвать ее в клочки. Там ей объяснили, больше мы ее нигде не видели.

Надо понимать, что здесь происходило. Когда всё началось, мне было 12 лет, я всё хорошо помню. Дело в том, что сейчас я как психолог готова вам объяснить, что есть два вида здоровья: физическое и психическое — это разные вещи. В блокаду физическое было плохое — мы голодали, холодали, и вообще кошмар. А вот психическое состояние было нормальным, была общая цель — не сдать город. И поэтому отношения были совершенно потрясающие. Я могу приводить много примеров.

Мой отец в свое время занимался очень важным и нужным делом, тогда новым: радиоуправлением подводной лодкой. Но он был очень предан Советской власти, поэтому он сразу подал заявление на фронт. Директор приезжал и скандалил с матерью, чтобы она сдержала его, но он ушел. Он работал на закрытом заводе. И он решил меня, маму и младшую дочку отправить со своим заводом. Маму туда перевели, мы сели в поезд и тронулись, но мы далеко не уехали.

Там разбомбили рельсы, и мы стояли. И в это время моя младшая сестра, которой трех лет не было, тяжело заболела корью. И руководитель этого состава принял решение вернуть нас в город. Холодно, дождь, ночь… Вызвали дрезину, сказали — через час будет. И вот за этот час весь состав взрослых вышел на поле и накопал нам капусту. Там росла капуста, ее сняли, а кочерыжки остались. Вот громадный мешок кочерыжек. Таким образом, когда мы вернулись в город, у нас была еда. Хочу сказать, это было первое для меня такое ощущение. Но потом их было много.

Мы приехали. Ребенок болен — корь. Нужны специальные лекарства, которые тогда были новые, их было мало, и их откуда-то привозили. Мама сказала кому-то в доме, что надо такое лекарство. Ей сказали, что в соседнем доме живет женщина, которая выступает у военных. Пусть она после выступления попросит. И привезли лекарство!

Нас не забывали — вот что я хочу сказать. Много примеров. Вот, например, водопровод не работал, мы брали из речки Карповки воду. Надо было спуститься туда, а потом и вылезти. И не все это могли. И там написали и повесили плакат: «Набрал воду — подожди, помоги кому-нибудь вылезти». И это всё делалось.

Потом разбомбили какой-то деревянный дом. Его стали на дрова растаскивать. И тоже висела надпись: «Щепки — детям». Потому что я ходила — мне не взять было бревно, а щепки оставляли, чтобы дети разносили.

Я могу рассказывать до бесконечности, но еще два-три примера я вам приведу.

Кстати, у нас был наш общий друг — ленинградское радио. Мы любили его, потому что они разговаривали с нами, как с родными: «Вставайте. Холодно, голодно, но надо. Мы вам пока музыку поставим. У нас есть неплохие новости. Вот вы давайте, подвигайтесь». И так далее. Это были родственники. Помогали держаться.

Пришла весна, и они к нам обращаются: «Дорогие друзья, нам нужна ваша помощь. Всех. Дело в том, что блокада не впервые в мире. В других странах это бывало когда-то, и там после блокады были тяжелейшие эпидемии, поэтому мы говорим так: возьмите детский стульчик, спуститесь на улицу и уберите полметра вокруг себя. А если будут трупы — зовите милиционеров, они вывезут». И вот мы так недели две ходили и вокруг себя все убирали, и у нас не было никакой эпидемии. И город был таким чистым, что ни до, ни после я не видела такой чистоты. Это тоже было.

Еще один очень важный эпизод был для меня. У нас украли карточки. Их тогда выдавали на декаду — на десять дней. И ничего сделать было нельзя, мы очень голодали. Мама решила, что мы погибнем, и решила меня убрать из дома. А сестра была в детском садике. Она мне дала письмо к одному человеку, которого она знала по институту. Он работал в соседнем районе, в райкоме партии. И чтоб я туда шла. Это было пять или восемь остановок, в общем, далеко. И вот я шла.

Я пять раз присаживалась и засыпала. И пять раз прохожие меня будили и провожали немножко. И я дошла. И я отдала это письмо, и там сразу нам прислали людей, с манерками, это так называлось, военные такие штучки, куда наливался суп.

И всё. И нас поддержали до следующих карточек. В общем, я хочу сказать, что все были слабые, дохлые и голодные, но помогали друг другу, как могли. Вот что. Идея кушать друг друга не приходила в голову. Поэтому для меня это всё — дикая вещь.

Но вот был еще один очень важный момент. После войны писатели стали писать о блокаде. А мы, блокадники, собирались и думали: «Чего они такую глупость пишут. Всё не то, ну всё не так!». Я тоже думала: «Ну как же так! Ну как же так!» И, наконец, догадалась: им надо было пробить броню здоровых и сытых. Понимаете? Поэтому они всё увеличивали, так сказать, усугубляли всё, чтобы пробить. Но я своим сказала, а они сказали: «Ну да, конечно, ты их оправдываешь». Я говорю: «Они к другим обращаются, не к нам, а к этим здоровым людям!» Вот это тоже очень важно: тот, кто не пережил, он по-другому воспринимает.

Корр.: Режиссер фильма «Блокадный дневник» говорил, что для него были важны особенности сознания человека в тот страшный год, именно 1941–1942 годы. Он говорил, что блокадники писали, что еще недавно представить себе не могли, что опрокинутся в доисторическую эпоху, он так говорит, в ледниковый период, где уже ничто не напоминает о цивилизации. Но ведь то, что Вы сейчас сказали, говорит о том, что цивилизация как раз была!

Рада Грановская: Да! Представляете, голодные, замерзающие люди вот так помогали друг другу! Но я считаю, что это естественно: у нас была общая цель, мы не были каждый сам по себе, мы не хотели сдавать город. Мы хотели остаться свободными, понимаете? Вот это очень глубоко у всех сидело. И при этом, что интересно, все работали, закапывали все скульптуры, которые были, чтобы всё сохранилось. Старались. Вообще мы любим свой город.

Корр.: А вот Вы сами сказали о роли радио, которое было очень важно. На тот момент это в каком-то смысле аналог современных средств массовой информации.

Рада Грановская: Да что вы говорите! Это никакой не аналог!

Корр.: Имеется в виду по воздействию, что и те, и те могут достучаться. Я Вас хочу как раз именно об этом и спросить. Сегодня вот эта ситуация с коронавирусом — это стресс для общества. Но ведь тогда был огромный, куда больший стресс. И вот то, как тогда обращались через радио к народу, и то, как через СМИ обращаются сейчас, — Вы можете сравнить и сказать, что сейчас, мягко говоря, не так?

Рада Грановская: Во-первых, начну с самого простого. Сейчас дикторы говорят так быстро, чтобы освободить место для рекламы. Им не важно, усвоили мы или не усвоили. Вот во время войны у нас были дикторы вообще потрясающие. Понимаете? Они, когда говорили о том, что мы отступили, сдали, они находили способ сказать. А эти: бр-бр-бр-бр — и всё.

Кроме того, я как психолог могу вам сказать — способ передачи информации сейчас очень вредный. Почему? Вот сейчас говорят о чем-то полезном, что сначала перебивается чем-то незначимым, а потом перебивается рекламой. Понимаете? Вам сказали что-то важное. Вы не успели зацепиться — вам говорят про спорт. Потом вы не успели понять, нужно ли вам это, а вам уже впихивают рекламу. И вы с трудом выделяете что-то значимое. И вам не помогают выделить значимое, а наоборот.

Но система массовой информации — она специально так устроена, и реклама так же устроена. К нам не обращаются как к друзьям. Только Путин сказал что-то человеческое, но в последнее время он так много говорит, что мы перестаем слушать. Говорит и говорит, и ничего содержательного не происходит.

Корр.: Возвращаясь к фильму «Блокадный дневник». Там показан один эпизод — когда человек везет хлеб для детей из детского дома, он падает — хлеб рассыпается, кто-то из наблюдающих за этим жителей блокадного города ворует этот хлеб. И это преподносится как окопная правда. Но смотрит это молодежь! На какую почву падает так называемая «окопная правда»?

Рада Грановская: Это, во-первых, неправда, ничего этого не было. Если на многомиллионный народ где-то какой-то один человек мог совершить подобное… Не было. Иначе мы бы не выдержали. При таком питании — вы же понимаете.

Еще был интересный момент с питанием. Я же и сейчас живу там, где жила до войны — и тут у нас есть булочная. Так вот в этой булочной продавцы приходили на три часа раньше, чтобы впустить очередь внутрь, потому что теплее. Морозы же были. И вот мы стояли внутри и ждали, пока привезут хлеб.

Во-вторых, она очень вредна, такая «правда». Потому что такой человек всегда будет ползать — за хлебом или за чем-нибудь другим. А для того чтобы он шел по жизни, ему надо знать, куда он идет. Ему нужна цель. Цель — это основа. Ведь известно, что во всех самых трудных ситуациях выживают те, которые знают, зачем им надо выжить и для чего.

У нас в доме жили две пожилые женщины, сестры. И у них были только карточки на иждивенцев. А там было совсем мало хлеба. В нашем доме к моменту блокады не было тех, кто давно там жил. Наша семья была единственной, которая там жила до блокады. Потому что всех расселили, а туда поселили после Финской войны.

И тем не менее все эти разные люди, узнав, что две такие женщины живут у нас в доме, — им помогали. Я помню, как мама получила на работе четыре луковицы — она сказала отнести их сестрам. Это были другие люди. Не самому сожрать всё что можно. Это просто кто-то хочет себя оправдать.

Но при советской власти у нас была другая ситуация. Во-первых, у нас была общая цель. А, во-вторых, нас учили, что у каждого человека должна быть и собственная цель. Вот у меня была цель — не понятная ни мне, ни кому. Но она была.

Цель меняет человека. Масштаб цели определяет масштаб человека. Во всех невероятных ситуациях выживают те, у кого есть цель. Они не заражаются в инфекционных бараках. Они другие. У них другое сопротивление.

У нас общенациональной цели нет. А личной нас лишило образование. Поэтому сейчас с этим сложно. Но главное, что я хочу вам сказать, — нужна цель. Она человека держит и направляет. Вот это чрезвычайно важно. Поэтому эту цель важно поддерживать с 9–10 лет. Может, цель изменится — ребенок подрастет, поймет, что на Сириус он не полетит, но он будет стремиться к чему-то.

А сейчас я молодого человека, который закончил школу, спрашиваю: «Куда ты пойдешь учиться?» Он говорит: «А что я, дурак? Я в любом киоске больше заработаю». Мы превращаемся в растения.