Александр Солженицын. От графомана до "классика мировой литературы"

И вот с тех пор, каждый день Алефтина мужественно пытается прочитать сию «великую» книгу.

Несколько десятков лет прошло, три раза замужем побывала, двоих детей вырастила, внуки подрастают. А как берет книжку в руки, прочитает абзац или полстранички и тянет её в сон. Даже рефлекс выработался: «Архипелаг ГУЛАГ» лучше любого снотворного.

Положа руку на сердце, скажите, кто-нибудь прочитал эту книгу? Все слышали, все знают про нее,, многие просматривали и даже читали отрывками. Но вот так, чтобы полностью прочесть от корки до корки, как «Мастера и Маргариту», «Двенадцать стульев», «Тихий Дон» или даже детективное чтиво Донцовой или Токаревой? Я таких людей не встречал. Сам пытался неоднократно прочесть, но так и не осилил. А всё потому, что этот самый «Архипелаг» написан жутким суконным языком канцелярского офиса. Это все равно, что читать протоколы уголовных дел.

Не будем трогать его идей и бредовой философии, которую Солженицын пытался протащить в своих книгах. Не будем разбираться, где он говорил правду, а что высасывал из пальца или перерассказывал заведомое вранье. Разберемся с Александром Исаевичем как с писателем.

А здесь неоднозначно. По сути, у Солженицына имеются лишь два произведения небольшого формата, которые еще можно читать и которые можно назвать литературой. Это то ли рассказ, то ли повесть «Один день Ивана Денисовича» и рассказ «Матренин двор». Но возникает жирный вопрос: а можно ли назвать Солженицына автором этих произведений? Вспомним историю создания этих рассказов. По словам самого Солженицына, он задумал написать рассказ о жизни простого зэка в Экибастузском лагере, таская тачку с камнями в 1950 году. А написал его через девять лет в Рязани, где осел после ссылки.

В 1961 году предложил рассказ в редакцию журнала «Новый мир». Главному редактору журнала Александру Твардовскому как раз нужно было произведение, повествующее об ужасе сталинских лагерей. На дворе как раз царила «оттепель», совсем недавно прошел ХХII съезд КПСС, на котором Никита Хрущев всю вину за неудачные реформы взвалил на Сталина.

Рассказ был как раз в тему, идея полностью соответствовала создавшейся политической конъюнктуре. Правда, сам опус новоявленного автора в литературном смысле оставлял желать лучшего. Одно название чего стоило – «Щ-854. Один день из жизни одного зэка». Твардовский принялся править рассказ. Наполовину убрал из текста псевдорусские неологизмы вроде «с пережаху», «сбекрененная фуражка», «охуждатели», «натучнелый скот», «натопчивая печь», «на поджиде», «дремчивый», «расколыханный». Вобщем как у Ильфа и Петрова: «Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился…»

Под рукой Твардовского серый и скучный зэка Щ-854, он же Иван Денисович Шухов, приобрел живые черты, был наделён лукавством и юмором. Если приглядеться, то это все тот же Василий Теркин, волею судеб оказавшийся на зоне. По сути, если Твардовский не автор, то соавтор рассказа. Именно он дал произведению новое название и поставил его в один ряд с русской классикой.

Переделанную повесть или рассказ дали на прочтение Никите Хрущеву, еще тому «ценителю литературы и искусства». Опус в тему как раз бил по недавнему и обсираемому прошлому. Под нажимом Хрущева «Один день…» печатают в журнале «Новый мир», а затем перепечатывают и издают разными тиражами. Все хотят его прочитать, в библиотеках выстраиваются очереди, у «книжных жучков» цена растёт в 10 раз выше номинала, на западе – ажиотаж. Солженицын сразу стал знаменитостью и уже через 12 дней был принят в члены Союза писателей СССР.

Он пишет второй рассказ и опять же с неудобоваримым названием и содержанием – «Не стоит село без праведника». И опять же править и переделывать сей опус приходится Александру Твардовскому. Бедолага записывает в своем дневнике: «Боже мой, писатель. Никаких шуток. Писатель, единственно озабоченный выражением того, что у него лежит «на базе» ума и сердца. Ни тени стремления «попасть в яблочко», потрафить, облегчить задачу редактора или критика, – как хочешь, так и выворачивайся, а я со своего не сойду». В общем не очень понятно: хвалит ли Александр Трифонович Солженицын, или горько жалуется на свою нелегкую редакторскую судьбу.

С подачи Твардовского рассказ получил новое название – «Матренин двор» и, судя по всему, редактору пришлось с ним помучиться.

Но дальше «лафа» Солженицына закончилась. Хрущева «ушли» на пенсию, Твардовского хоть и не сняли, но обложили враждебными заместителями. Солженицын засел за новое эпическое трехтомное сочинение, срывающее покровы с коммунистического строя – «Архипелаг ГУЛАГ».

Когда по старой привычке попробовал всунуть первые главы «Архипелага» для художественной правки Твардовскому, тот ошалел от нового жанра либерального фэнтези – Солженицын элегантно ввел в оборот цифры, близкие к миллиарду расстрелянных, преувеличив количество депортированных при Сталине в 7 раз: «в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как-то и не поболе)». Охреневший от таких цифр Твардовский написал своему протеже: «У вас нет ничего святого. Если бы зависело только от меня, я запретил бы ваш роман». Редактировать и править сие произведение Твардовский на этот раз категорически отказался. Понять его можно – редактировать и править сие «монументальное произведение» у него не было ни времени, ни сил. Более того даже чтение «Архипелага» повергло Твардовского в глубочайший и долгий запой. Понял Александр Трифонович какого «писателя» он собственноручно вывел в «классики».

По видимому, чувствуя писательскую никчемность и бесталанность, Солженицын предложил соавторство над «Архипелагом» великолепному и талантливому писателю Варламу Шаламову. Тот отказался, после чего их дружба и закончилась. Солженицын тут же начал обливать помоями Шаламова и заявлять что тот его «художественно не удовлетворил», что не помешало переработать шаламовские мысли и заниматься откровенным плагиатом.

Он стал знаменем и символом советского инакомыслия. Все читали «Один день» и «Матренин двор» Твардовского, все «почитывали и просматривали» «Архипелаг» и другие «произведения» Солженицына, но твердо верили, что это один и тот же автор. Усомниться в авторстве и гениальности Солженицына значило признаться в своем жлобстве, неинтеллигентности и прокоммунистическом мышлении.

В диссидентских кругах любая критика Солженицына приравнивалась если не к сотрудничеству с КГБ, то к предательству идей свободы. Владимир Максимов вспоминал: «Я принадлежал к среде, которая окружала его и Андрея Сахарова (…) Его позиция в те поры представлялась всем нам абсолютно правильной и единственно возможной. Любая критика в его адрес, официальная или частная, воспринималась нами как плевок в лицо или удар в спину».

Вознесенный на волне антисоветчины на литературный Олимп Солженицын всерьез поверил в свой литературный талант и даже гениальность. Теперь он никому не позволяет править свои «труды и мысли». И результат не замедлит сказываться. Все его последующие произведения ничего общего с литературой не имеют. Это обычный графоманский мусор, с ужасным зубодробительным языком. Не верите на слова. Попробуйте почитайте: «Раковый корпус», Красное колесо», «В августе 14-го» и другие опусы.

Он вылез в классики и "великие писатели" только на двух небольших рассказах, написанных вовремя. И если сегодня в обязательную школьную программу входят «Один день Иван Денисыча» и «Матренин двор», то вполне резонно указать, что эти произведения созданы не только графоманом Солженицыным, но и великим писателем и поэтом Александром Твардовским.