100 лет без Гашека

Свой бессмертный роман Гашек писал в трактире «У чешской короны» в Липнице-над-Сазавой, и в марте 1921 года в печати появились первые главы. И с тех пор гашековский герой прочно занял место в ряду главных персонажей мировой литературы. Сегодня в «Короне» разливает по кружкам пиво правнук писателя Мартин Гашек.

«Ради бога и памяти покойного императора Франца Иосифа – пришли денег!»

В Липнице Гашек приехал спонтанно, как делал многое в жизни. Как-то августовским днем он вышел в Праге с кувшином за пивом и встретил художника Панушку, которому вызвался поднести до вокзала этюдник, а потом вместе с ним и уехал. Городок Гашеку стразу понравился, и первые три недели писатель прожил вдвоем с приятелем в трактире «У чешской короны», принадлежавшем тогда Александру Инвальду, – тот открыл ему кредит. Потом Гашек послал в Прагу открытку с новым адресом своей русской жене Шуре. Александру Львову Гашек встретил в Уфе, когда служил военным комиссаром в Пятой армии, и привез в Чехословакию. Уезжая в Липнице, Ярослав оставил Шуру в столице без средств к существованию. Утром он раздумал, хотел вернуть письмо... но почту уже отправили.

Вскоре кредит был исчерпан, и Гашек вновь начал страшно нуждаться в деньгах. Другу и издателю Франте Сауэру в Прагу летит отчаянная просьба: «Ради бога, всех святых и памяти покойного императора Франца Иосифа, прошу тебя – пришли денег, потому что мы здесь вдвоем – я и Шуринька. У меня не осталось ни геллера…» Сауэр послал 400 крон, потребовав взамен продолжение «Швейка», каждую страницу которого ему потом еще не раз приходилось буквально вытягивать из Гашека.

Популярность «романа с продолжением» росла, а новый договор с издателем Сынеком обеспечил, наконец, постоянных доход. Из своей коморки над трактиром Гашек любил спускаться в зал, где диктовал «Швейка», читал главы из романа и поражал застольные компании придуманными на ходу искрометными рассказами.

«Диктуя, он играль роль того лица, чьи слова я записывал»

В Липнице Гашек даже завел секретаря – 25-летнего безработного сына местного полицейского, который вызвался помогать писателю за 400 крон в месяц. Позже Штепанек вспоминал: «Подчас он диктовал мне в зале трактира "У Инвальда", а сам тем временем спорил с кем-нибудь из посетителей. В таких случаях мне приходилось не раз переспрашивать одну и ту же фразу. Гашек расхаживал или присаживался и диктовал. Иногда закуривал сигарету и, позвав пани Шуру, в распоряжении которой были ликеры, просил налить стопочку. При этом возникала обычная перепалка. Пани Шура утверждала, что Яролавчик и так выпивал слишком много.

Диктуя, он играл роль того лица, чьи слова я в этот момент записывал. Он жестикулировал, топал, кричал, ухмылялся или делал серьезное лицо в зависимости от содержания диалогов и характера персонажей. Эти театральные сцены были так же причудливо-гротескны, как и сам Гашек».

Неожиданный успех книги позволил Гашеку в конце жизни осуществить давнюю мечту – в июне 1922 года у торговца Гавела за 25 000 крон он приобрел маленький несуразный дом под липнцким замком. Переехав туда осенью 1922 года, он провел там три последних месяца своей короткой жизни, написав четвертую часть романа. 3 января 1923 года Ярослава Гашека не стало – он не дожил четырех месяцев до своего сорокового дня рождения и семи-восьми лет до всемирной славы. В свидетельстве о смерти значилось: «Воспаление легких, скрытый паралич сердца». Похоронный обряд и грубо сколоченный гроб были заказаны в долг.

Когда я приношу прадеду кружку пива на могилу, он всегда ее выпивает»

От трактира «У чешской короны» до кладбища можно дойти неспешным шагом буквально за пять минут. «Когда я приношу прадеду разливное пиво на могилу, он всегда его выпивает», – невозмутимо информирует «Чешское Радио» Мартин Гашек. Он вспоминает: «В последний раз я делал это в январе, в годовщину смерти. Вечером поставил кружку на надгробие, а утром пива в ней уже не было». При этом Мартин не хочет, чтобы его прадеда считали пьяницей. «Он любил алкоголь, но когда диктовал "Швейка" местному писарю, у него должна была быть ясная голова. Сочиняя, он прихлебывал кофе с каплей рома, но пьяным не смог бы написать произведение, которое полюбил весь мир», – уверен Мартин Гашек.

Действительно, каждая страница романа звучит сегодня, особенно для российского читателя, необыкновенно современно.

«Когда Швейка заперли в одну из бесчисленных камер в первом этаже, он нашел там общество из шести человек. Пятеро сидели вокруг стола, а в углу на койке, как бы сторонясь всех, сидел шестой – мужчина средних лет. Швейк начал расспрашивать одного за другим, за что кого посадили. От всех пяти, сидевших за столом, он получил почти один и тот же ответ.

– Из-за Сараева.
– Из-за Фердинанда.
– Из-за убийства эрцгерцога.
– За Фердинанда.
– За то, что в Сараеве прикончили эрцгерцога.

Шестой, – он всех сторонился, – заявил, что не желает иметь с этими пятью ничего общего, чтобы на него не пало подозрения, – он сидит тут всего лишь за попытку убийства голицкого мельника с целью грабежа.

Швейк подсел к обществу заговорщиков, которые уже в десятый раз рассказывали друг другу, как попали в тюрьму. Все, кроме одного, были схвачены либо в трактире, либо в винном погребке, либо в кафе».

В марте 1921 года в пражском районе Жижков появились плакаты, возвещавшие: «Эта книга выходит одновременно во Франции, Англии и Америке!», «Успех чешской книги за рубежом! Первый тираж – сто тысяч экземпляров!» Хотя на тот момент это было абсолютным вымыслом – издатель Сауэр поштучно продавал в трактирах тетрадки с первыми главами, фейк оказался пророческим, и сегодня «Похождения бравого солдата Швейка» остаются самой переводимой чешской книгой.

«– Предъявленные вам обвинения и совершенные вами преступления свидетельствуют о том, что вы в полном уме и здравой памяти.

И он тут же перечислил Швейку целый ряд разнообразных преступлений, начиная с государственной измены и кончая оскорблением его величества и членов царствующего дома. Среди этой кучи преступлений выделялось одобрение убийства эрцгерцога Фердинанда; отсюда отходила ветвь к новым преступлениям, между которыми ярко блистало подстрекательство к мятежу, поскольку все это происходило в общественном месте.

– Что вы на это скажете? – победоносно спросил господин со звериными чертами лица.

– Этого вполне достаточно, — невинно ответил Швейк. – Излишество вредит».

«Когда говорят: "Чехи – это швейки", то подразумевают увертливость, цинизм, желание обойти систему...»

Не все чехи любят Швейка, считая этот персонаж карикатурным изображением национального типажа. Словарь литературного чешского языка дает нарицательному «швейк» такое определение: «Человек, который, прикидываясь наивным, горячо демонстрирует подчинение властям, однако делает это формально, часто с целью их высмеять».

Имя Швейка звучит одним из первых, когда речь заходит о чешском национальном характере. В правильности такого клише не уверена литературовед Бланка Чинатлова.

«Традиционную интерпретацию образа Швейка как национального характера мы найдем в эссе писателя Йозефа Едлички, который говорит о «швейковании», изображает Швейка как фигуру, занятую исключительно проблемой выживания, ради чего он готов пожертвовать абсолютно всем. Швейк исходит из биологической ценности жизни, относясь с полным скепсисом к личным ценностям. И когда говорят: «Чехи – это Швейки», боюсь, что под этим подразумевают увертливость, цинизм, желание обойти систему. Однако действительно ли Швейк таков? Чему он говорит "да" – жизни или смерти? Когда Швейк начинает рассказывать, то в 99% случаев наказанием для героев его повествований оказывается смерть, – трагическая, абсурдная или комическая. Возможно, Швейк – персонаж, который отнюдь не делает все, чтобы выжить, а смиряется со своей смертностью? И я не думаю, что его можно использовать для описания чешского национального характера…»

Историк литературы Лубош Мергаут полагает, что книга Гашека – безусловно, больше, чем просто военный роман и больше, чем сатира, а некий способ примирения с действительностью.

«Швейк – уникальный литературный тип»

«Еще в 1921 году, когда "Швейк" только начал публиковаться, писатель Иван Ольбрахт вспоминал Дон Кихота и Санчо Панса, раблезианскую традицию; там можно найти даже обломовщину и карамазовщину. Позднее книгу сравнивали с Кафкой, но это была, скорее, мода 1960-х. Суммируя, можно сказать, что Швейк становится уникальным литературным типажом, который оставляет пространство для дальнейшей разработки и адаптации. В литературе появляется абсолютно новый уникальный тип, благодаря чему уже в 1920-е годы Гашек начал восприниматься не только как развлекательное чтиво, но как литературный феномен мирового масштаба», – уверен Лубош Мергаут.

«В образ заложен механизм игры, комической мистификации, направленной отчасти и на читателя, которого Швейк тоже немножко водит за нос. На грани наивности и подвоха часто удерживаются и бесконечные разглагольствования Швейка, его комментарии к происходящему, которые вобрали в себя вульгарный опыт плебса, контрастирующий с приглаженной, официальной картиной мира. Одним из главных источников комизма в романе является столкновение противоположных представлений – предписанных и тех, что подсказывает жизнь», – писал известный богемист Сергей Никольский.

Высмеял бы Гашек легионеров и большевиков?

Роман остался незаконченным, и секрет, куда привел бы Швейка его военный анабасис, Гашек унес с собой в могилу. Поскольку первый вариант названия звучал как «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой и гражданской войн у нас и в России», герой, по-видимому, должен был, по примеру автора, оказаться в русском плену.

В России Ярослав Гашек побывал в рядах не только легионеров Чехословацкого корпуса, но и большевиков. «Сложно сказать, как бы Гашек использовал свой опыт службы в Красной армии и знакомство с зарождающейся советской системой. Возможно, и в этом случае он бы отдал предпочтение своему пристрастию к иронии, сарказму и сатире», – считает литературный критик Павел Яноушек.

«Было бы страшно интересно узнать, как прадед мог завершить Швейка. Мне кажется, он бы пародировал бессмысленность войны, в том числе, на примере легионеров и большевиков. Он никого не щадил, так что сначала оказался бы неугодным хранителям легионерских традиций, а после 1948 года – коммунистам», – рассуждает правнук писателя Мартин Гашек, наливая пиво за барной стойкой трактира «У чешской короны».