Ключ от квартиры, где шифры лежат

Поговорка «Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!» родилась, по слухам, в Академии наук СССР в середине 1960-х после того, как роман Льва Толстого «Война и мир» в очередной раз, наверное, уже трехсотый, стал тем литературным ристалищем, на котором с успехом была защищена очередная то ли докторская, то ли кандидатская диссертация. Вот и разоблачение полковника Пеньковского, которого эксперты ЦРУ и СИС считают самым важным агентом западных спецслужб 1960-х, было такой же благодатной нивой для «остепенения» целой плеяды офицеров советских спецслужб. Точное число сотрудников КГБ и ГРУ, которые, завершив исследование феномена этого предательства, стали кандидатами и докторами военных наук, не знает никто, ибо цифра сия – тайна великая есть. Но, судя по тому, что и через 50 лет после казни изменника его призрак все еще будоражит воображение специалистов в области разведки и контрразведки по обе стороны океана, полку научных мужей суждено увеличиваться.

Сегодня мы не будем анализировать мотивы поступка Пеньковского. Мы рассмотрим оставшуюся за кадром операцию «Сезам, откройся!» (негласное проникновение в жилище шпиона), благодаря которой удалось добыть доказательную базу предательства.



САНКЦИЯ С РАСПЛЫВЧАТОЙ ФОРМУЛИРОВКОЙ


Из увидевших свет мемуаров сотрудников КГБ известно, что с помощью кинокамеры с дистанционным управлением, установленной на балконе соседей Пеньковского, удалось отснять, как он колдует с радиоприемником, настраивая его на определенную волну, слушает передачу и делает пометку в блокноте. Для более скрупулезного наблюдения по указанию начальника Второго главка КГБ генерал-лейтенанта Грибанова его подчиненные лейтенанты Алексей Никитович Киселев и Николай Григорьевич Ионов отправили семью, жившую этажом выше, в санаторий на Черноморском побережье и, просверлив отверстие в полу, установили микроминиатюрный перископ размером с булавочную головку. В течение двух недель оперработники фиксировали, как Пеньковский фотоаппаратом «Минокс» (кстати, недоступным ему в повседневной служебной деятельности) переснимает какие-то документы под грифом «Совершенно секретно».

Но даже имея на руках такой козырь, генерал Грибанов не решился отдать распоряжение на проведение негласного обыска в квартире полковника Пеньковского. Чтобы не рисковать собственной карьерой и не быть лично ответственным за вторжение в жилище подозреваемого, он переадресовал решение вопроса председателю КГБ Семичастному. Все потому, что покровителями Пеньковского были ни много ни мало начальник ГРУ генерал армии Иван Серов (со скандалом расставшись с должностью председателя КГБ, он оказался во главе ГРУ) и главный маршал артиллерии Сергей Варенцов. Оба имели непосредственный выход на высшее военно-политическое руководство страны – первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совмина Никиту Хрущева и министра обороны маршала Советского Союза Родиона Малиновского. Кто осмелится лечь грудью на жерла пушек такого калибра?

И все-таки санкцию на обыск Грибанов получил, но с весьма расплывчатой формулировкой: «Для возможного выявления фактов несанкционированной работы полковника Пеньковского с секретными материалами по месту жительства». Казалось бы, надо только дать приказ Ионову и Киселеву, и игра сделана.


«СВАДЬБЫ» В ПОСОЛЬСТВАХ


В 1950-е годы эти сотрудники накопили немалый опыт проникновения и в более защищенные, чем обычная квартира, помещения – например, в рабочий кабинет дипломата иностранного посольства. На оперативном жаргоне такое проникновение называлось «свадьбой». Применялось оно, как правило, в отношении посольства второстепенной державы, которая состояла в вассальных отношениях с нашим главным противником – Соединенными Штатами. Когда оканчивался рабочий день и посольство пустело, там появлялись технари, умеющие вскрывать замки и сейфы любой сложности, лингвисты, читающие текст на любом языке, и оперативные сотрудники. В ответ служба безопасности посольства принимала меры предосторожности: то из открытого сейфа на наших спецов бросались ядовитые змеи, то какую-нибудь шкатулку с секретными документами, изготовленную как «ванька-встанька», после вскрытия невозможно было вернуть в начальное положение. Словом, бывало всякое, но и добывалось многое: то, что нельзя было получить у американцев напрямую, получали у их союзников. Ионов и Киселев не только поднаторели в проникновении в посольства для негласного обыска, но и приобрели бесценный опыт нейтрализации различных четвероногих и ползающих охранников посольских тайн.

Так, в сверхсекретных лабораториях НКВД для чекистских набегов на «особаченные» служебные и жилые помещения был разработан спецпрепарат «ГОН-I», который представлял собой концентрированную вытяжку из выделения течной самки и действовал на кобеля как взятка на чиновника – пес напрочь забывал про свой служебный долг. Просочившись в помещение, спецы первым делом обильно смачивали ГОНом заранее приготовленный кусок ветоши. Пес в это время безучастно разглядывал незваных гостей – всякая сторожевая обучена беспрепятственно впускать внутрь любого, чтобы потом удерживать его до прихода хозяев. Миг, и окропленная ГОНом тряпка летит псу под нос. Что тут начинается! Все остальное, кроме этого запаха, просто перестает для него существовать…

А вот с собачьими особями женского пола сложнее. И не потому, что для них не сумели подыскать усмиряющего средства, отнюдь! Просто не всегда есть гарантия, что сука оклемается после принудительного наркотического сна.

Словом, нетрудно представить, какую школу прошли Ионов и Киселев, какого класса специалистами по части негласного обыска они были. Однако для обыска в квартире Пеньковского их навыки были неприменимы. Во всяком случае, на начальном этапе.


МУКИ ОПЕРАТИВНОГО ТВОРЧЕСТВА


Под руководством заместителя начальника Второго главка полковника Л.В. Пашоликова был разработан план, согласно которому удалось выманить из квартиры и объект, и его жену с малолетней дочерью. Для этого токсикологи из спецлаборатории КГБ обработали стол и кресло в кабинете Пеньковского некой раздражающей субстанцией, после чего у того на ягодицах и ладонях появилась экзема. Врачи (заранее должным образом проинструктированные) из ведомственной поликлиники ГРУ, куда полковник обратился за помощью, объявили, что ему, его жене и дочери необходимо пройти обследование в условиях стационара. Оставалась мать Пеньковского, Клавдия Власьевна, которая постоянно проживала в Одинцово, но на время госпитализации семьи прочно обосновалась в квартире, став физическим препятствием для проведения обыска.

Все помыслы Ионова и Киселева теперь были направлены на поиск предлога, с помощью которого можно или вывести женщину из квартиры, или где-то задержать на время, достаточное для реализации операции «Сезам».

Внешне тетя Клава – божий одуванчик из русской глубинки, но по имевшимся оперативным данным, очень осторожный и недоверчивый человек, из тех, кого на мякине не проведешь. Всякие попытки выдернуть ее к участковому, в ЖЭК, в поликлинику не подходили. Ну, сколько там смогут ее продержать? Час? Полтора? Маловато! Кроме того, в любом вызове, в какой бы традиционно-чекистской упаковке он ни был бы подан, она могла усмотреть подвох. Не найдя убедительного для себя объяснения, зачем она так скоропостижно понадобилась официальным инстанциям, тетя Клава могла проигнорировать вызов, хуже того, заподозрив неладное, «занять круговую оборону», то есть отказаться покидать квартиру. Тете Клаве надо было такой спектакль организовать и так искусно его разыграть, чтобы ничего не заподозрила.

И вот слуховым контролем было установлено, что тетя Клава собиралась посетить Центральный рынок, чтобы, купив для внучки фрукты, отвезти их в больницу. Слава богу, решили Ионов и Киселев: «выводить» женщину не придется – сама выйдет. Однако, чтобы опергруппа полноценно ошмонала жилище, двух-трех часов все равно было мало.

Имелось еще одно обстоятельство, которое могло если не помешать обыску, то расшифровать его перед прожженным Пеньковским. Дело в том, что существует некий физический закон: сразу после применения самой совершенной отмычки замок начинает капризничать – «родной» ключ то заедает, то проделывает холостые обороты. Потом все нормализуется, но искушенный в таких делах хозяин обязательно обратит внимание, что замок работает как-то не так. А уж профессионал и подавно поймет, что в замке ковырялись отмычкой или дубликатом ключа. Например, как это и случилось четырьмя годами ранее при проникновении в квартиру другого предателя, Попова.

Чтобы не вызвать подозрения у Пеньковского и у его матери, было решено «изъять» на несколько часов ключи у тети Клавы. Но как?

Николая Ионова осенило. Он схватил телефонную трубку и стал набирать номер своего приятеля Лехи, начальника отделения уголовного розыска в УВД на Красной Пресне капитана Алексея Федоровича Молочкова, который пообещал по дружбе предоставить в распоряжение чекистов щипача (вора-карманника) экстракласса.


ДЖЕНТЛЬМЕН УДАЧИ


В середине 1950-х во дворе около Тишинского рынка можно было встретить отдыхавшего после очередной отсидки знаменитого карманника Витю Малину, ученика легендарного Васьки Бриллианта – иконы криминального мира Советского Союза. Витя обычно собирал вокруг себя окрестную ребятню и показывал разные фокусы из серии «ловкость рук, и никакого мошенничества». А потом предлагал повторить.

Был в той ватаге и Александр Поречный по прозвищу Алик Непорочный – маленький, конопатый, азартный, рожденный от неизвестного отца. Отсюда и прозвище – мол, появился на свет в результате непорочного зачатия. Но науку Вити Малины он усвоил лучше других, так и стал щипачом.

До встречи с Малиной Алик как-то недооценивал ремесло карманного вора, хотя щипач – это не амбал, которому природа-мать более одной извилины не выделила и который, по большому счету, способен лишь на вульгарный разбой. Щипачи на Руси всегда считались высшей кастой преступного мира. Артисты, виртуозы своего дела, они даже сравнивают себя с пианистами и скрипачами. Держат тонус, следят за профподготовкой. Говорят, три дня не «поиграешь» (не поупражняешься), уже теряешь квалификацию, а через месяц простоя можешь провалить «выступление», то есть быть схваченным за руку.

Преступный мир всегда преклонялся перед железной самодисциплиной щипачей. Еще бы: спиртным не злоупотребляют, спят всласть, по утрам зарядка, словом, блюдут режим, а это ох, как непросто при жизни воровской! За два часа до выхода «на работу» ничего не едят и не пьют, даже чай, как пограничники перед выходом на охрану госграницы. И такое насилие над собой заставляет с полной отдачей работать все «бортовые системы» человеческого организма: обостряются зрение, слух, обоняние. Реакция становится молниеносной.

Апофеозом жизни Непорочного стало лето 1957 года, когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Все подозреваемые в неблагонадежности личности в преддверии фестиваля подлежали выдворению за 101-й километр. Алик остался один. Вот тогда-то его талант и засверкал бриллиантовыми гранями.

По Москве ходили толпы «бесхозных» иностранцев, и каждый вечер Алик приволакивал домой часы, фотоаппараты, брелоки, сигареты. Что-то раздаривал, что-то продавал по дешевке дворовым корешам. А вот бумажники с разноцветными банкнотами придерживал до возвращения из ссылки крутых «деловых» – валютчиков.

Однажды на ВДНХ Алик встретил иностранца, который выгодно отличался от разномастной и горластой толпы. Во-первых, возраст – мужику за 40. Во-вторых, белый. А его прикид и идеальное состояние «колесиков» (обуви) свидетельствовали о повышенной кредитоспособности.

Скомандовав себе «На абордаж!», Алик заточенным серебряным полтинником подрезал задний карман иностранца. Эх, знать бы ему, что иностранный лох и его карманы привлекли не только его внимание, а являются объектом неусыпного бдения сыщиков Службы наружного наблюдения КГБ! Иностранец был ни много ни мало установленным разведчиком, действовавшим под прикрытием торговой фирмы одной уважаемой западноевропейской страны, и только что «в одно касание» получил от своего агента десяток экспонированных микрофотопленок. Они находились в бумажнике, который и стал добычей виртуоза Непорочного.

Не успел Алик и десяток шагов отмерить, удаляясь от жертвы, как был взят под белы руки и доставлен в секретную лубянскую тюрьму. Туда же вскоре доставили и «пострадавшего».

Допрос, более походивший на «вербовку в лоб», провел очень серьезный дядя в погонах полковника КГБ. Не тратя времени на увертюру, он показал Алику фотографии, на которых тот был запечатлен рядом со своей жертвой в привычном для щипача ракурсе, неопровержимо доказывавшем злой умысел Непорочного. Дядя пояснил, что отсутствие судимости у Алика это не его заслуга, а недоработка органов внутренних дел, которую легко исправить. Добавил, что Лубянка – не богоугодное заведение, и материал о проделке Алика на ВДНХ может оказаться на столе начальника МУРа, если, конечно, он не согласится оказать помощь самой гуманной в мире разведке.

Непорочный понял, что торг тут неуместен, и поспешил заверить полковника, что готов выполнить любое его поручение. Действительно, на очной ставке с лохом в тюрьме и на судебном процессе Алик, придерживаясь отработанной для него линии поведения, полностью изобличил супостата, засвидетельствовав, что именно из его кармана «случайно» извлек шпионские материалы.

В итоге иностранец схлопотал реальный срок, а Алик был с миром отпущен на все четыре стороны. Зачислять его в тайный орден сексотов на Лубянке не сочли нужным в виду отсутствия сферы приложения «щипаческого» таланта Непорочного. Этот пробел в биографии Алика восполнили оперативники МУРа: он стал верховодить на «курсах молодых щипачей». Молодая блатная поросль, которую он натаскивал, не ведала, что Алик милицейский стукач и все они находятся под «колпаком» у Московского угрозыска.


ЛОВКОСТЬ РУК


…Непорочному хватило минуты, чтобы усвоить, какую роль отвели ему в предстоящем спектакле, задуманном КГБ, на Центральном рынке.

– Неувязочка одна выходит, гражданин оперуполномоченный, – обратился он к Николаю Ионову, интуитивно распознав в нем старшего. – Где гарантия, что когда я «попадусь», в ментовском околотке со мной будут вести такие же задушевные беседы? В менты принимают не по интеллекту, а по анализам! Разговор у них с такими, как я, соответствующий, «аналиТЫческий»: наТЫкают «демократизатором» в ребра и в харю, а потом в «козлятник» на трое суток без права переписки с ООН и ЮНЕСКО о правах человека...

– Ты цену себе не набивай, будто беременная кенгуру, – оборвал его Молочков, у которого Алик состоял на связи, – сказали же тебе, что даже в журнале происшествий регистрировать не будут. Товарищ, – капитан выбросил руку в сторону улыбающегося Ионова, – обо всем уже подумал. А под видом сознательных граждан, которые тебя повяжут, будут выступать свои люди.

Алик, сложив губы трубочкой, рассеянно пускал кольца табачного дыма в потолок.

– Ну что ж, – Ионов пошел ва-банк, – если наш друг сомневается, настаивать не будем. Я генералу так и доложу. Кстати, Алексей Федорович, – взгляд в сторону капитана, – какое вознаграждение вы платите за риск?

– Когда как, Николай Григорьевич, – Молочков принял подачу Ионова, – иногда даже в случае инвалидности пособие выплачиваем.

– Ну, до инвалидности, я уверен, дело не дойдет...

Психологический прессинг Ионова с использованием так чтимых Аликом категорий «наш друг», «генерал» и «вознаграждение» дал результат. Непорочный, малый понятливый, тут же загасил сигарету.

– Нет, я что? Мне бы вот только рабочую руку не сломали... А остальное разыграем как по нотам!

Слово Алик Непорочный сдержал. На машине наружки его подвезли к рынку и показали мать Пеньковского, появившуюся у прилавка с овощами и фруктами. Заточенным серебряным полтинником, зажатым между указательным и средним пальцами правой руки, Алик взрезал ее хозяйственную сумку. Но не успел «злоумышленник» извлечь кошелек и связку ключей, как на него навалились «сознательные граждане», как бы случайно оказавшиеся в тот час на Центральном рынке. Мимо как по заказу проезжал милицейский наряд на «уазике». Всех, тетю Клаву, карманника, сознательных граждан погрузили в машину и отправили в отделение. Начались допросы и очные ставки...

Потом приказ: «Следственный эксперимент!» И снова всех повезли на рынок, где пострадавшую, посягателя и свидетелей расставили по местам и попросили вспомнить, кто, чего делал, с кем общался, о чем думал и прочее. И так пять часов без перерыва.

– Ничего себе, сходила за клубничкой для внучки! – сжимая в кулаке кошелек и возвращенную связку ключей, сетовала тетя Клава, выходя из отделения милиции.


ОБЫСК И ПРИГОВОР


Тем временем Алексей Киселев и Николай Ионов основательно покопались в рабочем столе Пеньковского. В результате был обнаружен целый арсенал шпионских аксессуаров, вызвавший неподдельное восхищение у профессионалов: три миниатюрные фотокамеры «Минокс» – любимый инструмент всех шпионов разных времен, позволяющий делать до 50 снимков без перезарядки, диктофоны, шифртаблицы, инструкции по связи и несколько нераспечатанных упаковок банкнот по 10 тыс. руб. каждая. Все это свидетельствовало, что полковник Пеньковский предавался шпионскому ремеслу с маниакальной неистовостью.

А через две недели после обыска оперработники, дежурившие у перископа, стали свидетелями, как Пеньковский рассматривает поддельный советский общегражданский паспорт. Об этом немедленно было доложено генералу Грибанову.

Опасаясь, что объект намерен привести в действие план перехода на нелегальное положение, председатель КГБ СССР Владимир Семичастный согласовал вопрос с первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым, и Пеньковский был взят под стражу.

Расследование, проведенное по указанию руководства страны, показало, что благодаря предателю западные разведслужбы заполучили важнейшую стратегическую информацию о военном потенциале СССР и, в частности, о наших ракетно-ядерных силах. Причем именно в разгар Карибского кризиса, когда военное противостояние двух супердержав достигло апогея, и возникла реальная угроза начала Третьей мировой войны. Было установлено, что в течение 18 месяцев преступной деятельности Пеньковский изготовил и передал американцам и англичанам более 5 тыс. фотоснимков с секретной информацией военного, политического и экономического характера. Кроме того, спецслужбы Западной Европы получили от своих англо-американских коллег список с десятками имен сотрудников КГБ и ГРУ, работавших за рубежом легально и нелегально.


Суд, проходивший в Москве с 3 по 11 мая 1963 года под председательством генерал-лейтенанта юстиции В.В. Борисоглебского, признав Пеньковского виновным в измене Родине и шпионаже, приговорил его к высшей мере наказания (расстрелу) без права на отсрочку и обжалование. Приговор был приведен в исполнение 18 мая 1963 года в Бутырской тюрьме.