ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ГЛАЗАМИ РЕБЁНКА

«Нашли в жите старого Тодора с нашими ранеными солдатами. Принес им костюмы своих сынов, хотел переодеть, чтобы немцы не опознали. Солдат постреляли в жите, а Тодору приказали выкопать яму возле порога своей хаты… Из окна видно, как он копает яму. Вот выкопал… Немцы забирают у него лопату, что-то по-своему ему кричат. Старый Тодор не понимает, тогда они толкнули его в яму и показали, чтобы встал на коленки. Выстрелили. Он только качнулся… Так и засыпали… На коленках…
Всем стало страшно. Что это за люди? Возле порога убили человека и возле порога закопали. Первый день войны…»

«Мы ели воду. Придет время обеда, мама ставит на стол кастрюлю горячей воды. И мы ее разливаем по мискам. Вечер. Ужин. На столе кастрюля горячей воды. Белой горячей воды, зимой и закрасить ее нечем. Даже травы нет.
От голода брат съел угол печки. Грыз, грыз каждый день, когда заметили, в печке была ямка. Мама брала последние вещи, ездила на рынок и меняла на картошку, на кукурузу. Сварит тогда мамалыги, разделит, а мы на кастрюлю поглядываем: можно облизать? Облизывали по очереди. А после нас еще кошка лижет, она тоже ходила голодная. Не знаю, что еще и ей оставалось в кастрюльке. После нас там ни одной капельки. Даже запаха еды уже нет. Запах вылизан».

«Двоюродную сестру повесили… Муж ее был командиром партизанского отряда, а она беременная. Кто-то немцам донес, они приехали. Выгнали всех на площадь… Возле сельсовета росло высокое дерево, они подогнали коня. Сестра стоит на санях… У нее — коса длинная… Накинули петлю, она вынула из нее косу. Сани с конем дернули, и она завертелась… Бабы закричали…
А плакать не разрешали… Кричать — кричи, но не плачь — не жалей. Подходят и убивают тех, кто плачут. Подростки шестнадцати-семнадцати лет, их постреляли… Они плакали…»

«Приютила нас всех еврейская семья, двое очень больных и очень добрых стариков. Мы все время боялись за них, потому что в городе везде развешивали объявления о том, что евреи должны явиться в гетто, мы просили, чтобы они никуда не выходили из дома. Однажды нас не было… Я с сестрой где-то играла, а мама тоже куда-то ушла… И бабушка… Когда вернулись, обнаружили записочку, что хозяева ушли в гетто, потому что боятся за нас. В приказах по городу писали: русские должны сдавать евреев в гетто, если знают, где они находятся. Иначе тоже — расстрел.
Прочитали эту записочку и побежали с сестрой к Двине, моста в том месте не было, в гетто людей перевозили на лодках. Берег оцепили немцы. На наших глазах загружали лодки стариками, детьми, на катере дотаскивали на середину реки и лодку опрокидывали. Мы искали, наших стариков не было. Видели, как села в лодку семья — муж, жена и двое детей, когда лодку перевернули, взрослые сразу пошли ко дну, а дети все всплывали. Фашисты, смеясь, били их веслами. Они ударят в одном месте, те всплывают в другом, догоняют и снова бьют. А они не тонули, как мячики».

«Возле нашего дома остановилась немецкая машина, она не специально остановилась, она испортилась. Солдаты зашли в дом, меня и бабушку прогнали в другую комнату, а маму заставили им помогать…
Стало темно, уже вечер. Вдруг мама вбегает в комнату, хватает меня на руки и бежит на улицу. Сада у нас не было и двор пустой, бегаем и не знаем, куда спрятаться. Залезли под машину. Они вышли во двор и ищут, светят фонариками. Мама лежит на мне, и я слышу, как у нее стучат зубы, она холодная сделалась. Вся холодная.
Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом, бабушка наша лежала на кровати… привязанная к ней веревками… Голая! Бабушка… Моя бабушка! От ужаса… От страха я закричала. Мама вытолкнула меня на улицу… Я кричала и кричала… Не могла остановиться…»

«…Мама что-то пекла из картошки, из картошки она могла сделать все, как сейчас говорят, сто блюд. К какому-то празднику готовились. Я помню, что в доме вкусно пахло… Немцы окружили дом и приказывают: «Выходи!» Вышла мама и мы, трое детей. Маму начали бить, она кричит:
— Дети, идите в хату…
Они заталкивают маму в машину и сами садятся.
…Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы, отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елкой, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была живая, мама все понимала… На ее глазах…»

Мои родители тоже мне рассказывали о войне. В 1941-ом году им было по 13 лет. Оба они были самые старшие и на их плечи легла забота о младших братьях и сестрах.
Отца немцы хотели повесить за то, что «воровал» постиранное немецкое обмундирование, которое потом дома перекрашивали, отпарывая все пуговицы и нашивки, чтобы обменять за триста километров в Запорожье на картошку, сало и хлеб. Но он сбежал из подвала через узкое оконце, так был мал не по возрасту. Мама ходила, побираясь по дворам, чтобы остальные дети, а их было пятеро, не умерли с голоду, двое близняшек, мальчиков так и умерли во время оккупации Донецка.
Кто внушил немцам, что можно прийти на нашу землю и стать её хозяевами, по-своему решая, кого убить, а кого оставить батрачить на них?
Гитлер?
Но Гитлер мёртв, а через семьдесят лет к нам опять пришли «рабовласники», с той, же целью убить большинство и поработить остатки населения, некогда красивого и цветущего трудового края, где украинские песни пелись наравне с русскими.
Наверное, не в Гитлере дело, а в тех, кто взращивает и вооружает «гитлеров» и возрождает фашизм в самом наихудшем его братоубийственном проявлении.
Библейский сказ о Каине и Авеле стал невыносимой явью и испытанием для Донбасса

«Наши дети будут ходить в школы, а их дети будут сидеть по подвалам», - заявил в свое время украинский недопрезидент Петр Порошенко.
На 18 марта 2018 года, с начала вооруженного действий на Донбассе по обе стороны линии фронта, по данным ООН, погибли 138 детей (91 мальчик и 47 девочек).
Но это не достоверные цифры, слишком много случаев насилия и смертей не зафиксировано на территориях подконтрольных ВСУ и тербатам. И нам ещё только предстоит узнать страшную правду о войне в Донбассе и геноциде населения шахтёрского края.

Валерий СИФОРОВ (ДНР) - 22 июня 2018