Просто про Акционерные общества или ООО для Карла Маркса

Вы, вероятно, замечали, что у множества компаний в англоязычном мире присутствует в названии буква «L» — PLC, LLC, Ltd и пр. Буква «L» в этих аббревиатурах означает «limited» («ограниченный»), что есть сокращение от «limited liability» — «с ограниченной ответственностью»: «public limited company» (PLC) — «акционерная компания открытого типа с ограниченной ответственностью», «limited liability company» (LLC) или просто «limited company» (Ltd.) — «акционерное общество с ограниченной ответственностью». «Ограниченная ответственность» означает, что в случае банкротства компании инвесторы, вложившие деньги в компанию, потеряют только то, что они вложили (свой «пай»).
Но возможно, вы не осознавали, что именно эти слова с буквой «L», то есть «limited liability» («ограниченная ответственность»), сделали возможным современный капитализм. Сегодня эта форма организации коммерческого предприятия принимается как нечто само собой разумеющееся, но так было не всегда.
До изобретения в Европе XVI века общества с ограниченной ответственностью — или «общества на паях», как оно называлось в ранние годы, — бизнесмены, основывая предприятие, рисковали всем. Когда я говорю «всем», я действительно подразумеваю все — не только личное имущество (неограниченная ответственность означала, что неудачливый бизнесмен для уплаты долга должен был продать все свое личное имущество), но и личную свободу (не сумевший расплатиться по долгам предприниматель мог и в долговую тюрьму отправиться). Чудо, что кто-то вообще испытывал желание основать бизнес.
К сожалению, даже после появления понятия ограниченной ответственности ее до середины XIX века было очень трудно применять на практике — чтобы учредить компанию с ограниченной ответственностью, необходима была королевская грамота (или, в республике, правительственный декрет). Считалось, что те, кто управляет компанией с ограниченной ответственностью, не владея ею на сто процентов, будут идти на чрезмерные риски, поскольку часть денег, которыми они рискуют, — не их собственные. В то же время инвесторы, вкладывающие деньги в общества с ограниченной ответственностью, но не участвующие в управлении компанией, тоже не слишком бдительно следят за деятельностью управляющих, поскольку их собственные риски ограничены вложенным ими капиталом. Потому Адам Смит, отец экономической науки и святой покровитель рыночного капитализма, и не одобрял ограниченной ответственности. Он высказывался достаточно резко: «Однако от директоров подобных [акционерных] компаний, которые заведуют в большей степени чужими деньгами, чем своими собственными, нельзя ожидать такой неусыпной осторожности, какую участники частного торгового товарищества [т. е. товарищества, которое требует неограниченной ответственности] проявляют в управлении своим капиталом»{2}.
Поэтому правительство страны, как правило, разрешало ограниченную ответственность только исключительно крупным и рискованным предприятиям, судьба которых явно представляет национальный интерес — таким, как основанная в 1602 году голландская Ост-Индская компания (и ее главный конкурент английская Ост-Индская компания), а также печально известная английская Компания Южных морей, спекулятивный пузырь вокруг которой, раздутый в 1721 году, на несколько поколений вперед создал обществам с ограниченной ответственностью дурную славу.
Однако к середине XIX века, с появлением крупной промышленности, такой как железные дороги, сталелитейная и химическая промышленность, потребность в ограниченной ответственности стала ощущаться все более остро. Очень немногие предприниматели располагали достаточно большим состоянием, чтобы в одиночку основать сталелитейный завод или железную дорогу, поэтому, начиная в 1844 году со Швеции, за которой в 1856 год последовала Великобритания, страны Западной Европы и Северной Америки, стали все шире прибегать к ограниченной ответственности широко — в основном, это происходило в 1860–1870-х годах.
тем не менее недоверие к ограниченной ответственности сохранялось. Если верить одной влиятельной работе по истории западноевропейского предпринимательства, даже в конце XIX века, спустя несколько десятилетий после введения общей ограниченной ответственности, в Великобритании все еще косо смотрели на мелких бизнесменов, «которые, будучи владельцем компании и ее действительным руководителем, стремились ограничить ответственность за долги компании посредством оформления общества [с ограниченной ответственностью]»{3}.

Интересно, что одним из первых значение ограниченной ответственности для развития капитализма осознал Карл Маркс, который считается главным врагом капитализма. В отличие от многих современных ему апологетов свободного рынка (а также жившего ранее Адама Смита), которые критиковали ограниченную ответственность, Маркс понял, каким образом она способствует привлечению капиталов, необходимых для только еще складывающейся тяжелой и химической промышленности, сокращая риск отдельных инвесторов. Работая над своим трудом в 1865 году, когда фондовый рынок во многом все еще играл в капиталистической пьесе второстепенную роль, Маркс пророчески называл акционерную компанию «капиталистическим производством в высшем его проявлении». Подобно своим оппонентам — сторонникам свободного рынка, Маркс осознавал — и за это ее критиковал — присущее ограниченной ответственности свойство провоцировать управляющих на чрезмерные риски. Однако Маркс считал указанную тенденцию побочным эффектом мощного материального прогресса, началу которого должно было способствовать это организационное нововведение. Конечно, защищая «новый» капитализм от критики сторонников свободного рынка, Маркс был движим своими, скрытыми мотивами. Он полагал, что акционерная компания — «точка перехода» к социализму, поскольку она разделяет владение и управление и, тем самым, дает возможность уничтожить капиталистов (которые больше не управляют фирмой), не ставя под удар достигнутый капитализмом материальный прогресс.

Пророчество Маркса о том, что новый капитализм, опирающийся на акционерные общества, проложит путь социализму, не сбылось. Тем не менее, его предсказание о том, что новый институт общей ограниченной ответственности выведет производительные силы капитализма на новый уровень, оказалось в высшей степени прозорливым.В конце XIX — начале XX века ограниченная ответственность существенно ускорила накопление капитала и технический прогресс. Капитализм прошел путь от системы, состоящей из адамсмитовских булавочных фабрик, мясных лавок и пекарен, с десятком наемных работников и управляемых одним-единственным владельцем, до системы огромных корпораций, нанимающих сотни и даже тысячи сотрудников, в том числе руководителей самого высшего звена, и обладающих сложной организационной структурой.

Существовавшие долгое время опасения, связанные с мотивацией руководства обществ с ограниченной ответственностью и заключающиеся в том, что их директора, манипулируя чужими деньгами, будут идти на чрезмерные риски, поначалу не представлялись такой уж важной проблемой. В первое время существования обществ с ограниченной ответственностью многими крупными фирмами руководили харизматические предприниматели — такие, как Генри Форд, Томас Эдисон или Эндрю Карнеги, — которые владели значительной долей компании. Хотя такой директор-совладелец мог злоупотребить своим положением и пойти на неоправданный риск (что они зачастую и делали), этому риску был предел. Владея большой долей компании, они нанесли бы себе серьезный ущерб, приняв чересчур рискованное решение. Более того, многие из подобных совладельцев были людьми исключительных талантов и прозорливости, так что даже их непродуманные решения зачастую оказывались более удачными, чем решения, принятые мотивированными директорами, являвшимися единственными собственниками своего предприятия.

Но со временем харизматических предпринимателей сменил новый класс профессиональных управленцев. По мере увеличения фирмы одному человеку становилось все труднее оставаться собственником существенной ее доли, хотя в ряде европейских стран, например в Швеции, семьи основателей бизнеса (или принадлежащие им фонды) продолжали являться основными держателями акций, благодаря законодательно закрепленной возможности выпускать новые акции, которые при голосованиях учитывались как 10% обычной (как правило, но иногда даже и 0,1%). В результате этих изменений главными игроками при определении путей развития компании становились профессиональные менеджеры, а акционерам отводилась все более пассивная роль.

Начиная с 1930-х годов, все чаще говорят о рождении управленческого капитализма, при котором капиталистов в традиционном смысле — «капитанов промышленности», как называли их в викторианскую эпоху, — сменили профессиональные бюрократы (бюрократы частного сектора, но все же бюрократы). Нарастало беспокойство, что эти наемные управленцы руководят предприятиями в собственных интересах, а не в интересах законных владельцев, то есть акционеров. Утверждалось, что вместо того чтобы максимально увеличивать прибыль, менеджеры максимизируют продажи (чтобы как можно больше увеличить компанию и, тем самым, свой собственный авторитет) и собственные привилегии или, что еще хуже, участвовали в престижных проектах, что преумножало их самомнение, но не доходы компании и ее стоимость (измеряемую прежде всего совокупной рыночной стоимостью выпущенных ею акций).

Были и такие, кто воспринял возвышение профессиональных управленцев как неизбежное, а то и положительное явление. В 1940-х годах Йозеф Шумпетер, американский экономист австрийского происхождения, известный своей теорией предпринимательства , утверждал, что с укрупнением компаний и введением научных принципов корпоративных исследований и разработок, отважных предпринимателей раннего капитализма сменят профессиональные бюрократы-директора. Шумпетер считал, что это снизит динамичность капитализма, но полагал эту смену неизбежной. Работавший в 1950-е годы американский экономист канадского происхождения Джон Кеннет Гэлбрейт также утверждал, что возвышение крупных корпораций, руководимых профессиональными менеджерами, неминуемо и, следовательно, единственный способ противопоставить «уравновешивающую силу» этим предприятиям заключается в увеличении государственного регулирования и в усилении роли профсоюзов.
Однако в течение нескольких последующих десятилетий более последовательные сторонники частной собственности были уверены, что управленческие стимулы должны формироваться так, чтобы директора максимизировали прибыли. Многие светлые умы работали над этой проблемой «модели мотивации», но «святой Грааль» не давался им в руки. Директорам всегда удавалось найти способ соблюсти букву контракта, но не его дух, особенно в тех случаях, когда акционерам непросто проверить, обусловлена ли плохая динамика прибыли результатом недостаточного внимания менеджера к показателям прибыли или она вызвана силами, ему неподвластными.

И вот в 1980-х Грааль был найден. Он назывался «принцип максимизации акционерной стоимости». Утверждалось, что профессиональные управленцы должны получать вознаграждение в соответствии с величиной дохода, которую они могут обеспечить акционерам. Для достижения этого предлагалось сперва максимально увеличить прибыли, безжалостно урезая расходы — на фонды заработной платы, на капиталовложения, на материально-производственные запасы, на руководителей среднего звена и так далее. Затем наибольшую возможную долю этих доходов необходимо распределить между акционерами — через дивиденды и выкуп акций. Чтобы у директоров был стимул следовать этой схеме, необходимо увеличить долю, которую занимают опционы на акции компании в компенсационном пакете, так чтобы менеджеры не отделяли свои интересы от интересов акционеров. Эту идею поддерживали не только акционеры, но и многие руководители компаний, среди самых известных из них был Джек Уэлч, долгое время занимавший пост председателя совета директоров «Дженерал электрик». Уэлча нередко вспоминают как создателя термина «акционерная стоимость», который он впервые использовал в публичном выступлении в 1981 году.

Вскоре после речи Уэлча максимизация акционерной стоимости стала в американском деловом мире символом эпохи. Поначалу казалось, что эта идея превосходно работает и в отношении управляющих, и в отношении акционеров. Доля прибыли в национальном доходе, которая с 1960-х годов имела тенденцию к снижению, в середине 1980-х резко возросла и с тех пор демонстрирует рост. Акционеры же получали более крупную долю этих прибылей в качестве дивидендов, а стоимость их акций возрастала. В периоде 1950-х по 1970-е гг. распределенная прибыль как часть общей прибыли корпораций США фиксировалась на уровне 35–45%, но с конца 1970-х она находилась на подъеме и сейчас стоит на уровне примерно 60%.На глазах управляющих величина их вознаграждения взлетела , но акционеры, довольные постоянно растущими курсами акций и дивидендами, перестали задавать вопросы о размерах зарплатных пакетов. Подобная практика вскоре получила распространение и в других странах — с большей легкостью в таких, как Великобритания, где структура управления корпорациями и культура управления были схожи с американскими, и не так легко в других странах, как мы вскоре увидим.

Средства на поддержание этого «союза нечестивых» между акционерами и профессиональными менеджерами были целиком получены за счет интересов других действующих лиц компании (потому он намного медленнее завоевывал популярность в других богатых странах, где другие заинтересованные стороны имеют больший вес). Рабочие места безжалостно сокращались, многих рабочих уволили и снова наняли, но уже как не членов профсоюза, на более низкую зарплату и с меньшими льготами, повышение зарплат было приостановлено (зачастую за счет перевода производства в страны с низкими зарплатами, например, в Китай или Индию, или привлечения дешевой рабочей силы из таких стран, или же под угрозой осуществления подобных шагов). Поставщики — и их работники — также были скованы постоянным снижением закупочных цен, а правительство было вынуждено понижать ставки налогов на корпорации и/или предоставлять им больше субсидий, под угрозой ухода компаний в страны с более низкими налогами и/или более высокими субсидиями. В результате стремительно возросло неравенство в доходах , и во время корпоративного бума, казавшемся нескончаемым (но закончившимся в 2007 году), подавляющее большинство населения Америки и Великобритании могло приобщиться к этому — исключительно внешнему — процветанию только посредством займов под беспрецедентные проценты.

Прямое перераспределение дохода в прибыль уже было достаточно опасным, но неуклонный рост доли прибыли в национальном доходе, начавшийся еще в 1980-х годах, также не был использован для увеличения инвестиций . Инвестиции как доля национального продукта США не то что не поднялись, а даже упали — с 20,5% в 1980-х годах до 18,7% в последующие годы (1990–2009). С этим можно было бы смириться, если бы снизившийся темп роста капиталовложений компенсировался более эффективным использованием капитала, ведущим к новому росту. Но темп прироста дохода на душу населения в США упал приблизительно с 2,6% в год в 1960–1970-х гг. до 1,6% за 1990–2009 гг. — период расцвета акционерного капитализма. В Великобритании, где в поведении компаний происходили аналогичные изменения, темп прироста дохода на душу населения упал с 2,4% в 1960–1970-х годах, когда страна страдала от так называемой «английской болезни», до 1,7% в 1990–2009 гг. Так что управление компаниями в интересах акционеров не приносит пользы даже экономике в целом (то есть, если не принимать во внимание всевозрастающее перераспределение дохода).
Это еще не все. Самое неприятное в максимизации акционерной стоимости — то, что она не приносит добра и самой компании. Самый легкий для компании способ максимизировать прибыль — снижение расходов, так как увеличить доходы сложнее: сократить фонд заработной платы путем уменьшения численности рабочих мест и сократить капиталовложения, минимизируя инвестиции. Однако формирование более высокой прибыли — это лишь начало максимизации акционерной стоимости. Полученная таким образом прибыль должна быть по максимуму передана акционерам в виде более высоких дивидендов. Или компании нужно использовать часть доходов на выкуп собственных акций, в результате сохраняя высокие цены на акции и, тем самым, косвенно перераспределяя в пользу акционеров еще большую долю прибыли (акционеры, если решат продать часть своих акций, при этом получат более высокий доход с капитала). На протяжении нескольких десятилетий, до начала 1980-х годов, на обратный выкуп акций выделялось менее 5% американских корпоративных доходов, но с тех пор эта доля неуклонно увеличивалась и достигла к 2007 году эпохального показателя в 90% и абсурдных 280% в 2008 году{6}. По мнению Уильяма Лазоника, американского промышленного экономиста, если бы с 1986 по 2002 годы «Дженерал моторе» не потратила свои 20,4 миллиарда долларов на выкуп акций, а положила их в банк (под 2,5% годовых после вычета налогов), то в 2009 году компании бы не составило труда найти необходимые 35 миллиардов долларов для предотвращения банкротства{7}. И во всем этом буме прибылей профессиональные менеджеры тоже оказываются в огромном выигрыше, поскольку, благодаря опционам, они и сами владеют большим количеством акций.

В отдаленной перспективе все это наносит вред компании. Сокращение рабочих мест может на время повысить производительность труда, но в будущем способно повлечь негативные последствия. Меньшее число работников в штате означает увеличение интенсивности труда, рабочие сильнее устают и совершают больше ошибок, что отрицательно сказывается на качестве продукта, а тем самым, и на репутации компании. Более того, обостряющееся чувство незащищенности, порожденное постоянной угрозой сокращения, лишает рабочих желания вкладывать силы в приобретение необходимых для компании навыков и подрывает производительный потенциал компании. Более высокие дивиденды и массированная скупка компанией собственных акций уменьшают нераспределенную прибыль, которая является основным источником корпоративных инвестиций в США и других богатых капиталистических странах, и, тем самым, сокращают инвестирование. Эффект от снижения капиталовложений, возможно, в краткосрочной перспективе и не ощущается, но в конечном итоге приводит к отставанию в технологической сфере и угрожает самому выживанию компании.

Ограниченная ответственность способствовала мощному прогрессу производительных сил, позволив накопить огромные капиталы, именно потому, что предложила акционерам возможность легкого выхода из компании, сократив тем самым риск, неизбежный при любых инвестициях. Но в то же время именно подобная легкость выхода делает акционеров ненадежными гарантами долгосрочного будущего компании.
Поэтому большинство богатых стран за пределами англо-американского мира постарались сократить влияние миноритариев и поддерживать (или даже специально создавать) различными официальными и неофициальными способами группу долговременных партнеров — включая часть акционеров. Во многих странах существенной долей собственности на ключевых предприятиях владеет правительство — либо напрямую (например, на «Рено» во Франции, на «Фольксвагене» в Германии), либо косвенно, когда компанией владеют принадлежащие государству банки (например, во Франции и в Корее), — и выступает как стабильный акционер. Как уже было сказано, в ряде стран, таких как Швеция, разрешено прибегать к дифференцированному праву голоса для различных классов акций, что позволило семьям основателей сохранить значительный контроль над корпорацией, привлекая в то же время дополнительный капитал. В некоторых странах в управление компании входят официальные представительства рабочих, которые больше ориентированы на долгосрочное сотрудничество, чем миноритарии (в частности, представители профсоюзов присутствуют в наблюдательных советы компаний в Германии). В Японии компании свели до минимума влияние миноритариев, введя взаимное участие в акционерном капитале с дружественными компаниями. В результате в этих странах профессиональным управляющим и колеблющимся акционерам сформировать «союз нечестивых» гораздо труднее, хотя и они предпочитают модель максимизации акционерной стоимости, видя для себя все ее очевидные преимущества.
Испытывая мощное влияние, а то и полностью попадая под контроль долгосрочных акционеров, компании в этих странах не с такой легкостью увольняют работников, оказывают давление на поставщиков, пренебрегают инвестициями и пускают доходы на дивиденды и скупку собственных акций, как американские и британские компании. Все это означает, что в конечном итоге они могут стать более конкурентоспособными, чем американские или британские компании. Вспомните хотя бы, как утратила свое абсолютное лидерство в мировой автомобильной индустрии компания «Дженерал моторе», которая, в конце концов, обанкротилась, находясь при этом в передовых рядах сторонников максимизации акционерной стоимости, постоянно разукрупняясь и избегая инвестиций (см. Тайну 18). Слабость стратегии руководства «Дженерал моторе», рассчитанной лишь на короткий срок, стала очевидной не позже конца 1980-х годов, но взятый им курс продолжал осуществляться вплоть до самого банкротства в 2009 году, поскольку удовлетворял и директоров, и акционеров, хотя при этом ослаблял компанию.

Управлять компаниями в интересах миноритариев не только несправедливо, но и неэффективно — как для национальной экономики, так и для самой компании. Как недавно признался Джек Уэлч, акционерная стоимость — пожалуй, «глупейшая идея на свете».