«Дети перестройки», Часть 2

Переход к рыночной экономике был решением номенклатуры, переставшей верить в коммунизм и отрекшейся от него, поскольку был для нее лучшим и единственным гарантированным способом сохранить власть. Это и произошло — советская элита большей частью перешла в элиту постсоветской России и стран СНГ.

Лишь часть ее беспокоилась о том, чтобы Россия стала частью Запада, чтобы население России жило так же, как европейское. Большая же часть ее хотела стать частью Запада сама. Жить, как на Западе. Иметь собственность на Западе. Это как минимум. А как максимум, хотела ощущать себя частью западной элиты, быть с ней на равных.

Она стремилась превратить власть в собственность и обогатиться. Закрепить за собой то, что было партийными привилегиями на период пребывания на соответствующих постах (машины с водителем, дачи и так далее), а затем и получить гораздо больше. Во имя этого она разрушала Советский Союз, существование которого было оплачено огромной ценой, кровью и потом нескольких поколений. Подчеркну еще раз — разрушала сама, сознательными действиями, и по-другому разрушить Советский Союз было невозможно.

Однако для населения были выдвинуты лозунги, искажающие смысл происходящего вплоть до прямо противоположного. Ельцин, стремившийся закрепить свои привилегии, превратить их в собственность (о чем он лично сообщил в своих мемуарах), развернул широкую кампанию против партийных привилегий, которая была главным секретом его невероятно возросшего рейтинга. Почему это было так?

Потому что все хотели сами получить привилегии. Имелись в виду именно потребительские привилегии: где живут, что кушают, на чем ездят. Вот образец наглядной агитации 1990 года:

Вершки — кофе «Якобс», западные медовые конфетки и прочее — это то, чем несправедливо обладала партия. Простой же человек получал суп и лимонад. Отобрать у номенклатуры кофе «Якобс» — вот что стало политическим острием момента.

Самые широкие слои населения СССР клюнули в тот момент на приманку западного потребительского благополучия, и если бы не это, они не дали бы разрушить Советский Союз. Толпы, выходившие на улицу, выступая против КПСС и за Ельцина, объединялись по-настоящему именно этим вожделением, направленным на потребительское благополучие. Хотя объединение сразу стало проблематичным, потому что каждый хотел утоления своего личного вожделения.

В Советском Союзе средняя норма потребления была вполне обеспечена для всех, и существовали общественные фонды потребления (субсидирование цен продуктов питания, субсидирование отдыха граждан, бесплатное образование, бесплатное здравоохранение, бесплатное жилье). В денежном выражении в пересчете на душу населения помесячно эти средства превышали заработную плату. Значит, речь шла вовсе не о том, что не хватало еды и одежды, не было жилья или денег на транспорт, позволяющий перемещаться из точки в точку (всё это, наоборот, касается часто сегодняшней России). Дело было именно в вожделении, в специфической алчности, которая требовала не просто одежды, а западной модной одежды, не просто еды, а разнообразной, изысканной еды и так далее — алчности к буржуазному образу жизни. Так же, как элита захотела стать западной элитой, так широкие массы населения захотели стать буржуа, но не по сути, конечно, а по форме, по типу потребления.

Речь идет не о том, что нельзя желать разнообразного питания. Дело не в этом, а в том, что буржуазное потребление поставили выше государства, выше судьбы народа. На словах, конечно, всё было более красиво. Говорили о демократии, о правах человека. Может быть, кто-то действительно стремился именно к этому. Но есть много подтверждений тому, что не это было главным.

Во-первых, взлет политической популярности Ельцина, как уже упоминалось, был связан с кампанией против привилегий партии, которые понимались чисто потребительски, а не с идеями демократии.

Во-вторых, если была бы действительно нужна демократия, то политическим фокусом стали бы ее институты: выборы, многопартийная система, конституция, парламентаризм. Эти вопросы обсуждались, но они обсуждались не в свете привлекательности западной политической системы, а в свете омерзительности советской. Внимание было сфокусировано на том, что у нас чего-то нет, и что то, что у нас есть, очень порочно, а не на том, что именно надо построить. Главная задача, которую поставил перед собой перестроечный актив (имею в виду здесь и СМИ, и массовку, выходившую на улицы, и наиболее одиозных сторонников перестройки в элите) была не в том, чтобы построить нечто новое, а в том, чтобы снести то, что есть.

Эти люди не были французскими буржуа, мечтавшими о свободе, равенстве, братстве. Эти люди были мещанами, которые ненавидели советское государство за то, что оно не давало им удовлетворить свою потребительскую алчность. «Дай» — вот то слово, которое повисло у них на устах. Это нашло красноречивое выражение на одном из тогдашних плакатов:

В-третьих, события, последовавшие за крушением Советского Союза, быстро показали, что вместо институтов свободы и равенства в правах возникает чудовищное социальное расслоение и бесправие. Аферы, разграбление предприятий и массовые увольнения, сопровождавшие приватизацию, неплатежи зарплат и пенсий, быстрое обеднение и обнищание людей, рэкет и беспредел банд, вкусивших от вседозволенности, спайка между этими бандами и правоохранительными органами, проникновение этих банд во власть и произвол власти по отношению к населению. Довершением же всего стал расстрел Верховного Совета страны в 1993 году, который представлял собой вопиющее нарушение норм всякой демократии, попрание ногами всякого права. Закон и право были в тот момент на стороне Верховного Совета.

Однако, как мы знаем, население страны слабо реагировало на наступившее бесправие и практически совсем не отреагировало на решение Ельцина о роспуске парламента, которое нарушало Конституцию. Лишь несколько тысяч человек пришли на защиту «Белого дома». Сотни других рассматривали расстрел «Белого дома» с Арбатского моста, как увеселительное зрелище. Миллионы же смотрели телевизор, где кадры расстрела сопровождались воем бывших «демократов», требовавших скорейшей расправы над защитниками парламента. Они поддерживали происходящее тихо, так же, как до этого тихо поддерживали события 1991 года. В преддверии расстрела парламента многие москвичи уехали из Москвы, чтобы не нарушать свой комфорт, находясь поблизости от расправы, но были, конечно, внутренне солидарны с нею.

Итак, с политической точки зрения перестройка была атакой мещанства, потребительского вожделения и обывательщины на государство, атакой такой силы, что государство оказалось сметено. Вожделение, алчность владели умами и сердцами, выводили на улицы активных сторонников перестройки, диктовали способ поведения пассивным ее сторонникам.

Но утверждение вожделения сопровождалось разрушением смысловой сферы человека. И здесь мы переходим от политической сущности перестройки к духовной.

В духовном смысле перестройка была связана с отречением от истории и покаянием.

Всю мощь средств массовой информации элита, желавшая обрушить управляемый ею СССР, бросила на то, чтобы внедрить в массовое сознание самые мрачные мифы о советской истории, превращающие ее в бессмыслицу, абсурд. Чтобы сказать обществу: «Всё гораздо хуже, чем вы думали». А средства массовой информации — газеты, радио, телевидение — тогда имели гораздо бо́льшую силу, чем ныне. Люди им доверяли и верили.

В партийной печати, на контролируемом партией телевидении были в массовом порядке дискредитированы советские лидеры, советские символы, советские герои. Было сказано, что Зоя Космодемьянская страдала пироманией и поэтому поджигала мирные советские деревни. Что Ленин — не более чем немецкий шпион. Что это Сталин хотел напасть на Гитлера, а Гитлер только защищался.

Пошла речь о покаянии, о том, что вся наша история — это нечто такое, за что надо будет каяться — долго, страшно, без надежды на скорое прощение и избавление. Твердо признавая, что каждый несет ответственность за страшное злодеяние, имя которому — Советский Союз. «Земля та да будет пустынею за вину жителей ее, за плоды деяний их» — так было сказано на одном из плакатов.

Почему это стало так нужно? Потому что нельзя было разрушить Советский Союз, не разрушив коммунизм. Население СССР, хотя и было существенно омещанено и охвачено потребительскими вожделениями, ценило завоевания и победы, достигнутые в советскую эпоху под коммунистическим флагом, и в существенной своей части сохраняло какую-то связь с коммунистическими смыслами. И поскольку в настоящем, зараженном мещанством, во второй половине 80-х годов, эти смыслы уже трудно было разместить, то их размещали в прошлом. В прошлом было нечто священное. Сегодня священный смысл сохраняет только Великая Победа, а тогда таких священных смыслов было гораздо больше — Октябрьская революция, Ленин, Гражданская война, коммунизм как таковой.

И вот эти священные смыслы надо было уничтожить с помощью концепции покаяния, превращающей советскую историю в нечто инфернальное. Тема покаяния разрабатывалась серьезными специалистами-психологами — некоторые плакаты производят глубокое впечатление и сегодня. Приведу один из них. Он создан по мотивам песни, написанной комсомольцами Киевских главных железнодорожных мастерских в 1922 году — «Наш паровоз» (обращаю внимание — не партийными идеологами, не большевиками, а простыми рабочими мастерских). В ней они прославляют героев Гражданской войны («тех, кто наступал на белые отряды») и передают свое вдохновение коммунистическими идеями («Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка»).

На перестроечном плакате смысл песни искажен до противоположного и соотнесен с образами смерти, могилы.

Разве не ясно, что такой плакат уничтожает значение деятельности тех, кто написал эту песню, а также миллионов подобных им, которые жили, работали, совершали подвиги в тот период? Значение этого плаката заключается в том, что они жили и умерли зря.

Тот период, когда они жили, действительно, трагически отразился на судьбах многих людей: умерших от голода, репрессированных. К сожалению, подобное было во многих странах в поворотные периоды истории. И во многих странах число жертв таких периодов было больше, чем у нас. Можно и нужно не забывать об этих жертвах.

Но никогда и ни в коем случае нельзя правду о том, что было, подменять нагнетанием инфернального ужаса. Говорить народу, что всё, сделанное им и всё то, ради чего он это делал — было какой-то нелепой, роковой, страшной ошибкой. Это убеждение равносильно отречению от своих предков, которое в тот момент и произошло.

Программа покаяния, безусловно, стала самой страшной частью перестройки. Уничтожая то, что было священно, она подводила общество к тому, что потребительские вожделения имеют абсолютное значение, потому что на самом деле всё всегда и определялось только ими. Что люди всегда и везде в истории хотели только одного — потребительского изобилия и комфорта. А идеологии специально создавались для того, чтобы лишить их этого изобилия и комфорта в пользу некоторой узкой группы, которая предлагает эту идеологию. Что коммунизм — это кусок колбасы, который посулили народу и обманом присвоили себе.

Что, наконец, Советский Союз — не единственное уродливое создание русского народа, что русский народ всегда создавал кровавые, жестокие государства, потому что всегда занимался не потреблением и комфортом, а какими-то безумными имперскими амбициями, и страдал из-за этого.

Эта идея довершала создание у русских комплекса исторической и национальной неполноценности. Приняв этот комплекс в себя, русское население национальных республик — и на территории РФ, и в тех частях СССР, которые стали отдельными странами, — незадолго до того бывшее очень уважаемым, служившее локомотивом развития в этих республиках промышленности, науки, инфраструктуры, стало гонимым, беззащитным, слабым.

В одной из работ середины 90-х годов был характерный пассаж, выражающий итог перестройки гораздо лучше, чем рассуждения об экономических или даже политических изменениях. «Если характеризовать российское общество как некую гиперличность, то сегодня можно достаточно уверенно говорить о следующих его чертах: слабое физическое и психическое здоровье, низкий уровень профессионализма и трудолюбия, привычка к патернализму, необязательность и безответственность, деформированная система ценностей, мифологизированность сознания, агрессивность, привычка к образу врага, рудиментарное правосознание и вороватость». Эти черты проявляются «в перманентном подавлении обществом интеллектуальных начал, в извечной охлократичности, в иррационализме и фанатизме, в отсутствии всякой потребности в демократии… за всю свою историю Россия не родила личности масштаба Аристотеля, Евклида, Леонардо да Винчи, Декарта, Эйнштейна, Виннера, и такой список можно было бы продолжить. Впереди — историческая обречённость, финишная прямая тотального саморазрушения… Россия — не Восток и не Запад, а Россия — урок Востоку и Западу».

Программа покаяния оказала колоссальное воздействие на массовое сознание. Люди были приведены к той мысли, что если нет ничего священного, если нам как народу нечем гордиться и не за что себя уважать, а всё на самом деле определяется потребительскими вожделениями, то и не надо их сдерживать, а надо только реализовать их в полной мере. Появилось расхожее выражение: «без кайфа нет лайфа». Под этим лозунгом и началась постсоветская жизнь.

В христианстве подобные трансформации всегда оценивались как духовное падение человека. С духовной точки зрения перестройка есть падение, в котором участвовало почти всё общество. Все, кто принял покаяние в себя и не воспрепятствовал разрушению государства, надеясь завтра увеличить собственный достаток —они не увеличили его. Это была классическая христианская ситуация соблазна дьявола.

Тот, кто соблазнился, и, пойдя за соблазном, отрекся от себя, в итоге остается ни с чем. А всё материальное благополучие достается тому, кто соблазняет. Так и произошло в 90-е годы. Благополучие получила советская элита и связанные с ней коррупционными отношениями полукриминальные элементы с советских предприятий. А также бандиты, у которых было достаточно наличных денег, чтобы купить собственность.

Перестроечная мечта широких масс населения о буржуазной потребительской жизни не сбылась. Наоборот — массы потеряли то потребительское благополучие, которое имели в СССР, и оказались ввергнуты в бедность, а многие — в нищету.

В 2000-е годы меньшинство получило кое-что из потребительских благ — типа возможности ездить на заграничные курорты или отремонтировать квартиру в буржуазном стиле. Для этого меньшинства путинский период стал сбывшейся мечтой перестройки. Когда говорят про «тучные годы», имеется в виду именно это. Часто эта категория населения (находящаяся, повторяю, в меньшинстве, но имеющаяся!) не сожалеет о развале Советского Союза и не испытывает разочарования по поводу своих надежд в период перестройки. А напротив — считает, что «всё удалось» и довольна тем профитом, который она получила в результате растаптывания советских идеалов и разрушения страны. Конечно, в основном всё это происходит в крупных городах и прежде всего в Москве.

«Дети перестройки», Часть 1 - «Дети перестройки», Часть 1