Пореченков гандооона кусок,что бы ты сука сдох гнида путинская

В Ейске и застала семидесятилетнего борца война. В августе 42-го город заняли немцы. Иван Большой не эвакуировался — когда допытывались почему, отмахивался: “Куда бежать? Помирать скоро”. В те годы у него стало побаливать сердце. Лекарствам Поддубный не доверял — завел дружбу со щербиновским казаком-целителем, фельдшером Первой мировой войны Харченко, лечился настойками из степных кубанских трав.

Поддубный никогда не скрывал, что в первые дни оккупации его задерживали фрицы из зондеркоманды “10-с”, которую в городе называли гестапо. По оккупированному городу борец расхаживал с прикрепленным к рубахе орденом Трудового Красного Знамени. Местные жители вспоминали, что в Ейске было два человека, получивших такую награду. Женщину-ударницу немцы убили в душегубке. А Ивана Большого — не тронули. Более того, вскоре Поддубный стал работать маркером — вышибалой в городской бильярдной.

— Мой дядька, сапожник Лукич Зозуля, у которого я воспитывался, помогал Ивану Максимовичу во время оккупации управляться в бильярдной, — вспоминает крестник Поддубного, художник Юрий Коротков. — Она была устроена в матросском клубе, напротив санатория “Ейск”. Там стояло три стола. Поддубный пошел работать, чтобы прокормить близких. Его могучий организм требовал огромного количества калорий.

— Иван Максимович мог взять буханку хлеба, разрезать ее пополам, намазать полкило сливочного масла и съесть в один присест, как обычный бутерброд, — вспоминает Евгений Котенко, чей отец, фотограф, был другом Поддубного. — Во время войны мы все ели, что Бог пошлет: морковь, свеклу, кукурузу…

— При немцах на мясокомбинате Поддубному стали выдавать в месяц по 5 килограммов мяса, — продолжает вспоминать Юрий Коротков.

В бильярдную к Поддубному часто наведывались послушать втихую радио местные старики. Они вспоминали: когда немцы, изрядно выпив в расположенном рядом буфете, завалившись в бильярдную, начинали бузить, Иван Максимович вышвыривал их за дверь как котят.

— Фрицы-дебоширы очень гордились тем, что сам Иван Великий собственноручно выставляет их на улицу, — вспоминает Евгений Котенко. — Однажды к Поддубному приехал представитель немецкого командования, предлагал уехать в Германию — тренировать немецких борцов. Иван Максимович был категоричен: “Я — русский борец. Им и останусь”. И это заявление Поддубному сошло с рук. Немцы преклонялись перед силой и славой всемирно знаменитого борца. Когда наши войска вернулись в феврале 43-го в Ейск, среди армейского СМЕРШа нашлись горячие головы — хотели осудить старика и отправить по этапу, — вспоминает Евгений Котенко.

Местные жители вспоминали, как на Поддубного посыпались доносы: “На немцев работал!”; “Обслуживал гитлеровцев!”.

Делом Поддубного занялись органы. В архиве мы обнаружили докладную записку начальника Ейского горотдела НКГБ Алексея Ивановича Порфентьева, к которому по роду службы стекались данные о действии разведывательных карательных органов, находящихся в Ейске и его районе в период оккупации. Проведя ряд проверок, размашистым почерком он написал: “Что–либо компрометирующего во враждебном поведении Поддубного на оккупированной территории установлено не было”. Никаких фактов сотрудничества с фашистами органами не было обнаружено. Официально было установлено, что пресловутая бильярдная существовала как чисто коммерческое заведение.

После освобождения Ейска Иван Поддубный начал ездить по близлежащим воинским частям и госпиталям, пропагандировал спорт, выступал с воспоминаниями. В отдельной большой папке мы нашли стопку благодарностей от различных военных чинов.

После освобождения города в Ейске действовала карточная система. Из потертой архивной папки мы достаем желтый листок, на котором химическим карандашом выведено: “В Ейский горсовет трудящихся рабочих депутатов от Максимовича. Заслуженного артиста республики, орденоносца Поддубного Ивана. По книжке я получаю 500 гр. хлеба, которых мне не хватает. Я прошу добавить мне еще 200 грамм, чтобы я мог существовать. 15 октября 1943 года”.

— Поддубный так оголодал, что не видна стала его широкая натура, он стал страшно прижимист, — вспоминает Юрий Коротков. — Насыпав в короб муки, он ставил на ней отпечатки пальцев, чтобы никто не смог взять даже крохи.

— Горисполком выдал Поддубному талоны на питание в столовой и карточки на получение сухого пайка по литере “Б”, — вспоминает Евгений Котенко, отец которого дружил с именитым борцом. — В те годы такие карточки давали только очень нужным специалистам.

Старожил Варткес Адамьянц, бывший в те годы председателем Ейского спортивного общества “Спартак”, в свою очередь, вспоминал:

— Поддубный был членом нашего общества. И ему, и мне из Краснодара ежемесячно присылали дополнительный сахарный паек. Я, бывало, получу и растягиваю удовольствие по чайной ложке на месяц. А он съест за один день и говорит мне со смехом: “Сахару больше нема...” И матерится крепко: “Довели до нищеты, распродал все медали”. Конечно, организм у него был не как у всех. Чтобы содержать такое могучее тело, надо было хорошо питаться. Но кто тогда из нас хорошо ел? Иван Максимович любил плов, молочную еду, яйца, картошку “в кожушках” и особенно — обычную российскую редьку.

Старожилы вспоминают, что Поддубный нередко приходил к директору Ейского хлебозавода. Тот никогда не отказывал престарелому спортсмену в куске хлеба.

...После войны выяснилось, что бильярдную Поддубному не простили.

Он был по-прежнему активен, выступал с программой “50 лет на арене цирка”, вел переписку, делал обращения, подписывался так: “Русский Богатырь Иван Поддубный”.

— В послевоенные годы мы увидели другого Поддубного, — вспоминал старожил Петр Крюков. — Плечи у Ивана Максимовича опустились, на лице застыла обида. Он сильно постарел, осунулся. Ходил в серой навыпуск рубашке. На груди неизменно висел орден Трудового Красного Знамени. На голове — соломенная шляпа. В городе знали, что он болел в годы войны от недоедания. Чтобы выжить, он снимал со своей ленты одну золотую медаль за другой и сдавал их в скупку.

Старейшие жители Ейска вспоминали, что после войны Поддубного уже нигде не афишировали. Те, кто занимал высокое положение в городе, старались его избегать. В 1947 году ему пришлось особенно туго. Ейчане с трудом узнавали в осунувшемся старике на костылях былого богатыря. Максимович ослабел. Ноги его буквально не держали. Возвращаясь как-то с базара домой, он поскользнулся и упал. Врачи поставили диагноз: закрытый перелом шейки бедра.

— Кость у Максимыча долго не срасталась, — вспоминает Сергей Ахапков. — До самой старости он упражнялся с гирями. А тут, закованный в гипс, долгое время не поднимался с кровати. У борца стало пошаливать сердце. Будучи мальчишками, мы часто видели Поддубного у ворот его дома. Баба Маша вытаскивала ему скамейку, он ковылял к ней на костылях, тяжело садился. Каждый проходящий мимо раскланивался с ним, спрашивал о здоровье. Он, довольный, с радостью общался. Этим и жил последние два года.

Дом на обочине

Кривая дорога, залитая водой, выводит нас к дому №153 по улице Советов, где более 20 лет жил Иван Поддубный. Некогда добротный двухэтажный дом ныне сильно осел. Окна первого этажа наполовину вросли в землю и стали подвалом. Хозяйничают в легендарном доме две семьи, приехавшие с Урала. Ивана Максимовича они не знали.

В рядом расположенном доме живут бывшие квартиранты Поддубного. В послевоенные годы молодой паре — художнице Имме Сироте и ее мужу, военному врачу, — он предложил часть своего участка для строительства собственного дома.

— Иван Максимович и его жена Мария Семеновна в те годы были уже больными людьми, — рассказывает Имма Георгиевна. — Чтобы написать заявление или письмо, будучи оба малограмотными, они звали меня или мою сестру Юлю. Диктуя послание, Поддубный беспрерывно матерился и поправлял свои рыжеватые усы. Говорят, на ковре он был резким и стремительным, — дома же мы видели его степенным и медлительным. До самой смерти он не брал в рот спиртного, не мог терпеть и запаха табака.

“На могиле Поддубного паслись козы”

В 49-м, на семьдесят восьмом году жизни, “спортивное сердце” Поддубного дало сбой.

— Ранним утром 8 августа дед стал разжигать керосинку, наклонился и вдруг весь покрылся потом и начал задыхаться, — вспоминает внук Поддубного Роман. — С трудом позвал бабушку, стал прощаться. До последних своих минут он оставался в полном сознании.

Умер Иван Железный, как и его друг, казахский борец Хаджи-Мукан, от инфаркта.

Местные власти не знали, как хоронить Поддубного — с почестями или без. Когда проститься с Иваном Непобедимым в забытый Богом Ейск приехали его знаменитые друзья-борцы, из Москвы отдали приказ: “Хоронить как положено”. Гроб с телом Поддубного установили в здании спортшколы, где до революции была немецкая кирха.

Предавали земле именитого борца в городском парке, где в годы войны хоронили погибших летчиков. Поставили простую оградку, суриком написали: “Иван Поддубный”. И вскоре вся прилегающая территория поросла травой.

— Могила борца после смерти была заброшена, буквально стерта с лица земли, там паслись козы и коровы, — вспоминает старейший житель Ейска Варткес Адамьянц. — А потом по Би-би-си передали: “В городе Ейске, в запустении, — могила Ивана Максимовича Поддубного, которого никто в мире не смог положить на лопатки”. И когда из-за границы стали слать запросы, искать место захоронения Поддубного, власти установили на могиле борца гранитный памятник.

Позже здание типового плавательного бассейна отдали под музей Поддубного, который нынче влачит жалкое существование: залы не отапливаются, крыша течет. В запасниках хранится огромное количество материалов, а денег на оформление экспозиций нет.

* * *

В Приазовье нам часто приходилось слышать фамилию Поддубных. Все они были лишь однофамильцами борца. Прямых наследников у Ивана Максимовича не осталось. Его приемный сын Иван оставил борьбу. Окончив технический вуз, он много лет работал главным инженером Ростовского автосборочного завода. В войну, при налете немецких бомбардировщиков, Иван погиб. Внук Роман тоже пробовал свои силы в борьбе, но профессионалом так и не стал. На флоте, в войну, он был серьезно ранен. В 53-м, после смерти Марии Семеновны, Роман продал дом деда и осел в Ростове-на-Дону.

Нажиться на причастности к имени Поддубного стараются все кому не лень. В архивах Ейска мы обнаружили множество запросов от дальних родственников борца, которые надеются и ныне разыскать счета Поддубного в зарубежных банках. Известно, что миллионы, заработанные борцом за два года гастролей по Америке, так и не были вручены атлету. Родственники борца уверены, что в 27-м году американским посольством они были переведены на имя Ивана Поддубного в один из банков Швейцарии.

В среде профессиональных борцов существовали понятия “шике” и “бур”. Первое означало работу на зрителя — артистичную демонстрацию эффектных приемов. Финал “шике” был заранее известен борцам. В “буровой” же борьбе определялся наисильнейший. Вот здесь уже могли бороться “некрасиво”… Поддубный никогда не ложился по приказу организатора чемпионата на лопатки.

Только за одно это мы, проводящие большую часть жизни в “шике”, обязаны помнить о Поддубном.