Когда реальные сроки получат воры, которые их заслуживают, то и надобности в подобных шедеврах не будет.
А так ваши слова звучат как пособничество воровства... Получается вы вор...

А "нарваться"... гм... это угрозы------------ага... ужэ стаю с арматурай в правом рукэ за углом вашый квартыр!

Возвращаемся к теме:
Для того чтобы понять несостоятельность советских исторических исследований. в частности теорий взаимоотношений людей, народов, стран, а особенно чтимого(как не странно) мной Льва Гумилева со товарищи, желательно пожить лет эдак 15-20 в странах с другим, более естественным укладом жизни, таким как феодализм, капитализм и пр. там где не строили что то что в корне отличается от природного течения жизни.
Советские историки были обеспечены кабинетом, рабочим столом, заработной платой и пр. необходимыми вещами, и были как бы изолированы от общественной жизни, а посему их труды черезчур идеалистичны и во многом надуманы! Плюс политическая составляющая!

В российской историографии:
Среди многочисленных трудов, посвящённых Л. Гумилёву, выделяется книга географа С. Лаврова Лев Гумилёв: Судьба и идеи , опубликованная в 2000 году. Её автор около 30 лет проработал вместе с Л. Н. Гумилёвым, многие приводимые им сведения имеют значение первоисточника.
Критике подверглась книга В. Дёмина, опубликованная в серии ЖЗЛ в 2007 году: Гумилёв создал собственный терминологический аппарат, но Дёмин предпочитает ему терминологию профессиональных экстрасенсов, целителей и астрологов. Гумилёвская пассионарность и ноосфера Вернадского соседствуют здесь с теллурической энергией , энергетикой сакрального места , внутренней энергетикой Матери-земли и благотворным излучением Космоса . Льва Гумилёва Дёмин причисляет к русским космистам , хотя русский космизм никогда не был ни единым философским направлением, ни, тем более, наукой. Этот космизм придумали авторы современных учебников по истории русской философии. В русские космисты записали мыслителей, имеющих мало общего друг с другом [333]. Последователем традиции русского космизма называет Гумилёва и профессор В. П. Нерознак[334].
В 2012 году вышла книга историка и литературного критика С. Белякова Гумилёв сын Гумилёва , удостоенная в следующем году второй премии Большая книга [335].
Критика пассионарной концепции этногенеза[править править вики-текст]
Пассионарная концепция этногенеза Гумилёва не получила признания среди историков и этнологов, многие из которых подвергли жёсткой критике как теоретические её положения, так и весьма вольное обращение автора с эмпирическим историческим материалом. Некоторые авторы причисляют теорию Гумилёва к псевдоисториографическому жанру фолк-хистори[336]. Как писал исследователь древнерусской литературы Яков Лурье, проверка историографического построения Гумилёва на материале источников по истории Древней Руси обнаруживает, что перед нами не попытка обобщить реальный эмпирический материал, а плод предвзятых идей и авторской фантазии [337]. Историк-византинист д.и.н. Сергей Иванов оценивает научный вклад Гумилёва как близкий к нулю и ставит его в один ряд с создателем Новой хронологии математиком Анатолием Фоменко[338]. Редакторы сайта российского научно-просветительского журнала Скепсис прямо именуют Гумилёва лжеучёным[339].
Американский исследователь Александр Янов в статье Учение Льва Гумилёва , опубликованной в журнале Свободная мысль в 1992 году, называя Гумилёва одним из самых талантливых и, без сомнения, самым эрудированным представителем молчаливого большинства советской интеллигенции , в то же время высказал мнение о том, что отсутствие объективного и верифицируемого критерия этноса не только делает гипотезу Гумилёва несовместимой с требованиями естествознания, но и вообще выводит её за пределы науки. По его утверждению, это было вызвано занятой Гумилёвым позицией изображения лояльности советской власти, которая в условиях посттоталитарного общества делает сохранение человеческого достоинства весьма сомнительным. В результате, по мнению Янова, Гумилёв и ему подобные до такой степени привыкли к эзопову языку, что он постепенно стал для них родным . Также, по его мнению, сыграла свою пагубную роль оторванность советского общества от мировой культуры , в результате чего, будучи погребённым под глыбами вездесущей цензуры , Гумилёв не имел возможности ознакомиться с достижениями находящейся на магистральном пути науки современной ему западной исторической мысли, а также ситуация, в которой идеи рождались, старились и умирали, так и не успев реализоваться, гипотезы провозглашались, но навсегда оставались непроверенными [336].
На схожей точке зрения стоял известный историк и археолог Лев Клейн, который дал работам Гумилёва такую оценку:
Горы фактов, факты самые разнообразные, это изумляет и подавляет, но не убеждает (или убеждает лишь легковерного). Потому что факты нагромождены именно горами, навалом, беспорядочно. Нет, это не методика естествознания. Л. Н. Гумилёв не естествоиспытатель. Он мифотворец. Причем лукавый мифотворец рядящийся в халат естествоиспытателя [340].
Историк Андрей Петров характеризует пассионарную теорию этногенеза как неординарное культурное явление, занимающее особое место как в истории науки, так и в истории квазинауки. По его мнению, в своих работах Гумилёв использовал методики, характерные для лженаучных сочинений вольная интерпретация источников, выдумки, натяжки, игнорирование данных, противоречащих его построениям[341].
Критике научного сообщества подвергались и теории химер и антисистем Гумилёва[342][343][344]. Некоторые аналитики полагают, что автор пассионарной теории несёт ответственность за придание доктрине русских националистов ореола научности[345], а Янов и Виктор Шнирельман обвинили Гумилёва в антисемитизме[336][346]. В частности, Шнирельман писал:
Хотя примеры химерных образований рассыпаны по всему тексту он выбрал лишь один сюжет, связанный с так называемым хазарским эпизодом . Однако в силу явной антисемитской направленности публикацию его пришлось отложить, и автор посвятил этому сюжету добрую половину своей выпущенной позднее специальной монографии по истории Древней Руси [346].
Янов также считал, что учение Гумилёва может стать идеальным фундаментом российской коричневой идеологии и что Гумилёву не чужды антисемитские взгляды[336]. Аналогичное мнение высказала и Генриетта Мондри в рецензии на книгу Вадима Россмана Russian intellectual antisemitism in the post-Communist era . Она пишет, что теория Гумилёва об этногенезе , в которой содержится мнение о славянской и семитской этнической несовместимости, образует прочную основу для современного русского национализма[347].

Один из корпусов Евразийского национального университета им. Л. Гумилёва в Астане. Фото 2006 года
В наиболее последовательном и систематическом виде, в широком историческом и методологическом контексте теории Гумилёва были рассмотрены в монографии Леонида Мосионжника, вышедшей в 2012 году. Исследователь целиком отнёс его творчество к популярному жанру, дающему простор для игровой фантазии читателя . Важной заслугой Л. Гумилёва является то, что он показал кочевников широкой публике не просто как дикарей, а как людей в своём праве, как создателей культуры, которой мы многим обязаны. До него такой взгляд был уделом немногих специалистов-кочевниковедов, школьникам же по инерции внушались стереотипы времён российской колониальной экспансии, призванные оправдать покорение кочевых народов. Эта заслуга Л. Н. Гумилёва должна быть признана, и не случайно в столице Казахстана его именем назван научный центр [348]. Однако вред от его антинаучных построений, которые Мосионжник называет расистскими, превосходит пользу от наследия Гумилёва-популяризатора[348].
В западной историографии[править править вики-текст]
На Западе теории Гумилёва известны мало. По мнению В. Козлова, труды Льва Николаевича не могли бы быть опубликованы в западных университетских издательствах по указанным выше причинам. Сокращённое[349] английское издание Этногенеза и биосферы Земли вышло в Москве всего через год после книжного русского издания[350] и прошло совершенно незамеченным. Первым отзывом западного учёного о теории Гумилёва была глава в книге американского специалиста по истории российской и советской науки профессора Лорена Грэхэма, при этом оригинальные тексты не использовались. Григорий Померанц ещё в 1990 году столкнулся с ситуацией, когда редактор французского журнала Diogenes прямо заявил ему, что теория этносов неинтересна западному читателю [351].
Несколько больший интерес западное научное сообщество выказало к теориям Гумилёва в 2000-е годы. По оценке британского историка советской общественной мысли Г. Тиханова[bg], в своём творчестве, особенно позднем, Гумилёв постоянно колебался между идеями империи и нации [352]. Главный его труд Этногенез и биосфера Земли был инспирирован как теориями Н. Я. Данилевского, так и переработанными идеями евразийцев-эмигрантов. По выражению Тиханова, Гумилёв флиртовал со званием последнего евразийца . С евразийцами его сближало убеждение, что Россия может существовать и развиваться только как сложный суперэтнос , прямо соотносимый с многонациональной империей довоенного евразийства. Убеждённость в положительном значении монгольского завоевания Гумилёв заимствовал у Г. Вернадского, а нападки на Запад соотносятся с критикой германо-романского мира Е. Трубецкого[353].
Этносы Гумилёва, по Тиханову, прямо соотносятся с культурно-историческими типами, хотя и дистанцированы от их определения. Замена культурных типов на этнос сигнализировало о том, что Гумилёв считал точные науки выше гуманитарных. Его мышлению был свойственен жёсткий детерминизм, в котором не было места свободной воле, совершенствованию или эволюции[354]. Из трудов Данилевского и Шпенглера Гумилёв унаследовал убеждение, что этнос имеет определённый ограниченный срок существования. Несмотря на почтение к естественнонаучным методам, объяснения Гумилёва не могут быть ни верифицированы, ни фальсифицированы[353].
Наследие Гумилёва-евразийца было рассмотрено в монографии Марлен Ларюэль Русское евразийство: идеология империи (Университет Джона Хопкинса, 2008). Оно интерпретировалось как связующее звено между эмигрантскими и постсоветскими евразийскими движениями. М. Ларюэль отметила, что Евразия для Гумилёва не имела самодовлеющего значения, а была лишь обрамлением для его теории этногенеза. Детерминизм Гумилёва признаётся физическим, а не географическим, а понятие евразийства способствует поиску общих оснований человеческой истории.