Про Лагина:
Помню, как партия изгоняла из неподкупных своих рядов несчастного Иоганна Альтмана. Председательствовал, как обычно, Софронов. Он возвышался над залом как памятник, дородный, могучий, несокрушимый, помесь бульдога и слона.

Мы будем сегодня разбирать персональное дело Иоганна Альтмана, двурушника и лицемера, буржуазного националиста Цинизм этого человека дошел до того, что он развел семейственность даже на фронте. На фронте! И жена его, и сын устроились во фронтовой редакции под теплым крылышком мужа и папы. Впрочем, сейчас вам подробно расскажут.

На трибуне появляется тощий, с лицом гомункулуса, человечек:

Все так и есть, мы вместе служили, я наблюдал эту идиллию. Пригрел и свою жену, и сына.

З а л: Позор! Ни стыда, ни совести! Гнать из партии! Таким в ней не место!

Альтман пытается объясниться:

Я прошу слова. Я дам вам справку.

О б щ и й г у л: Нечего давать ему слово! Не о чем тут говорить! Позор!

Альтман едва стоит. Он бел. Капли пота стекают с лысого черепа. Вдруг вспоминаешь его биографию: большевик, участник Гражданской войны. Статьи, которые он писал, были не только ортодоксальными, но и фанатически истовыми. Я вижу растерянные глаза, готовые вылезти из орбит, он ничего не понимает.

Г о л о с: Была жена в редакции?

А л ь т м а н: Была.

Г о л о с: Был сын?

А л ь т м а н: Был и сын.

Р е в: Все понятно. Вон с трибуны!

А л ь т м а н: Две минуты! Я прошу две минуты

Наконец зал недовольно стихает. Альтман с усилием глотает воздух, глаза в красных прожилках мечутся, перекатываются в глазницах. Голос срывается, слова не приходят, он точно выталкивает их в бреду:

Жена должна была ехать в Чистополь С другими женами писателей Но ведь она старый член партии Она стала проситься на фронт Настаивала Ну что с ней делать? Сорок шесть лет, кандидат наук Все-таки пожилая женщина. Поэтому я ее взял в редакцию Она работала там неплохо даже получила награды Возможно, ей надо было поехать вместе с другими женами в Чистополь. Возможно Она не захотела Я взял ее в редакцию. Верно.

Он снова вбирает воздух в пылающее пересохшее горло.

Теперь мой сын Когда война началась, ему было только пятнадцать лет. Конечно, он тут же сбежал на фронт. Его вернули. Он снова сбежал. Опять вернули. Опять он пытался. Он сказал: папа, я все равно убегу. И я понял он убежит. Что делать так уж он был воспитан. Тогда я и взял его в редакцию. Просто другого выхода не было. И вот в возрасте пятнадцати лет четырех месяцев, исполняя задание, мой сын был убит. Мой сослуживец, который сейчас говорил о семейственности, вместе со мной стоял на могиле моего мальчика вместе со мной .

Прочитав этот рассказ в книге Зорина, я подумал, что это, может быть, единственный случай, когда история, давно живущая в моей памяти и настойчиво требующая, чтобы я ее записал, изложена так, что мне совсем не хочется переписать ее по-своему. Лучше и точнее, чем это сделал автор Авансцены , мне не написать. Но кое-что к тому, что вы только что прочли, я все-таки хочу добавить.

Этот человек Он вместе со мной стоял на могиле моего мальчика вместе со мной сказал Альтман. И замолчал.

Зал, битком набитый озверевшими, жаждущими свежей крови линчевателями, тоже молчал. И в этой наступившей вдруг на мгновение растерянной тишине как-то особенно жутко прозвучало одно короткое слово не выкрикнутое даже, а просто произнесенное вслух. Не слишком даже громко, но отчетливо, словно бы даже по слогам:

Не-у-бе-ди-тельно

Слово это скрипучим своим голосом выговорил Лазарь Лагин, автор любимой мною в детстве книги Старик Хоттабыч