Румянцева, Румянова, Виноградова и Нарышкина. Наши основные мультяшные женщины. Потом уже Гнилова и Гурзо (Гаечка).

Поправившись после второго раненья,

В песках и снегах, по разбитому следу,

Заволжьем, минуя пустые селенья,

Опять в Сталинград осажденный я еду.

Уже иноземцы в кольце, словно волки,

Вся в красных флажках наша карта штабная,

Но нашим гвардейцам, притиснутым к Волге,

По-прежнему трудно, и я это знаю.

Вот берег. И дальше нельзя на машинах:

Искромсанный лед, затонувшее судно,

И в дымке над кручею город в руинах.

От края до края мертво и безлюдно.

Иду к переправе. Опять перестрелка.

Дубеет лицо от морозного ветра.

У берега столб и фанерная стрелка:

«Хозяйство Кайтанова семьдесят метров».

Быть может, ошибка? Не верится даже,

Что встречу я здесь своего Николая.

Спускаюсь в какой-то невзрачный блиндажик,

Где в бочке поленья стреляют, пылая.

А друг мой лежит на березовых нарах,

Мучительный сон придавил его грузно.

Он, в шапке солдатской и в валенках старых,

Не сразу товарищем юности узнан.

Читатель подумает: нет ли обмана?

Поверить ли этому доброму чуду?

Как будто нарочно, как пишут в романах,

Встречаются эти ребята повсюду.

Я тоже смущен совпаденьем немного.

Но в нем ни фантазии нету, ни вздора.

Ходите не с краю, а главной дорогой

И встретите всех, кто вам близок и дорог!

«Проснись, бригадир!» Он припухшие веки

Приподнял и мне улыбнулся устало,

Как будто мы только что виделись в штреке,

А лет этих огненных как не бывало.

«Здоров, сочинитель! И ты в Сталинграде?

Отлично! Садись. Раздевайся. Обедал?

Досталось, однако, всей нашей бригаде.

Но здесь нам должна улыбнуться победа».

«Ты чем тут командуешь?» «Строил туннели.

А с августа послан держать переправу.

Представь, что недавно на прошлой неделе

Я видел вторично Уфимцева Славу.

Он ехал взглянуть на фашистского аса.

На сбитого летчика первого класса.

Птенцов обучать довелось ему в школе.

В глубоком тылу тяжело ему было,

Он рвался на фронт, как орел из неволи,

Но тут к нам война и сама подступила.

Узнать бы еще, где Алеша Акишин!

Должно быть, легка она жизнь краснофлотца!

Я спрашивал Лелю: он пишет не пишет?

Молчит, а сама, видно, ждет не дождется!»

«Ты что это, вправду? Ревнуешь, быть может?»

«Ничуть не ревную. К Алеше тем паче.

Тут случай особый, он труден и сложен,

Но Леля, как вспомнит Акишина, плачет.

Вот Лелины письма, читай, если хочешь,

У нас от товарищей нету секретов».

Рукой он разгладил измятый листочек,

В кармане его гимнастерки согретый:

«Коля! Мы как-то неправильно жили.

Мало смеялись и скупо дружили.

Это в разлуке особенно видно.

Не за тебя, за себя мне обидно.

Вот и сейчас написать я хотела,

Чтобы письмо голубком полетело,

А получается как-то коряво…

В полном порядке наш маленький Слава:

Есть из-за Камы две телеграммы.

Что у меня? Лишь тоска да работа.

Жмем под землей до десятого пота.

Но ничего, потруднее бывало

Стройка не сразу росла-оживала.

Сам понимаешь, что сил маловато:

Женщины только в метро да девчата.

Вдовы, солдатки и брошенки вместе,

Жены и дочки пропавших без вести,

А из мужчин только дядя Сережа.

Все на фронтах, на войне, кто моложе.

Рядом со мною

В мокром забое

Девочки в тапочках

Цыпки на лапочках.

Но к январю сорок третьего года

Путь дотянули до автозавода.

Поезд пустили! Не верили сами

В то, что такое построено нами.

Милый! Ну как там у вас, в Сталинграде?

Чаще пиши мне любви нашей ради!

Точка. Спешу. Начинается смена.

Крепко целую. Елена».

Сложил Николай этот листик заветный,

Потершийся сильно на линиях сгиба,

И, в печку подбросив хрустящие ветви,

Задумчиво вымолвил: «Леле спасибо

За веру в победу, которой так щедро

Она одарила меня в эту пору».

Мы вышли в поток сталинградского ветра,

Чертовски мешающего разговору.

Опять переправа под беглым обстрелом,

А надо идти мне участком опасным,

По черному льду, по настилам горелым,

Туда, где спасают мечту о прекрасном.

Прощаемся так, будто встретимся снова

Сегодня иль завтра, беспечные люди,

Когда мы поймем, как разлука сурова

И, может случиться, что встречи не будет.

«Пока!..»

«До свидания!..»

Взмах рукавицы,

И я ухожу по плотам и понтонам

Туда, где разрушенный город дымится,

Где нам потрудней, чем врагам окруженным.

И в штабе дивизии, что над рекою

Врыт в кручу, над ним, по бугру, оборона,

К стене прислонясь, ощущаю щекою

Шершавое прикосновенье бетона.

И мне оно как материнская ласка,

Как юности, дружбы и силы примета.

Куда ни пойду всюду столб и указка:

«Хозяйство Кайтанова» рядышком где-то.