Последние жители умирающей белорусской деревни

— Деревень, похожих на нашу, в округе — тьма, и большинство из них или уже с карты исчезли, или вскоре канут в небытие, — рассказывает он. — Там деревня — один человек живет [машет рукой в сторону проселочной дороги], дальше хутор — два человека, там — тоже один старик только остался.
Еще 20 лет назад в Залесье стояло полтора десятка домов, в каждом жили люди. Сегодня дома три — в одном я обитаю, во втором — отец, третий пустует. Остальные хаты или разобрали, или они сами развалились без присмотра. Мы — местные, пять поколений, а то и больше, наши предки с этой землей роднятся, да видать на мне эта история и закончится.

Все хозяйство Крупко — конь, корова да пять старых куриц. Автолавка сюда не приезжает, приходится ходить в ближайший магазин, что в 3—4 километрах. Летом это просто, а вот как зима придет, засыпает все, и деревня, считай, от цивилизации полностью отрезана. Идешь, проваливаясь по пояс. Отец с сыном с каждым снегопадом просят местный колхоз прислать машину — дорогу почистить, а там отвечают — нет солярки. А значит — до магазина и два часа добираться можно. Частенько не выдерживают напора стихии и линии электропередачи, тогда и без света сидеть приходится. «Но скажу честно, восстанавливают электричество быстро — больше суток обычно в темноте не сидим», — уточняет Антон Вячеславович.

— Все из деревни «паутекали», потому как работы нет, зарплаты мизерные, на колхоз сутками пахать надо, а ведь еще и свое хозяйство содержать, — рассказывает отшельник, показывая нам свое подворье. В сундуке хранится морковка, в погребе — картошка, в пластиковой бочке — квашеная капуста. — Вот у меня, например, гектар земли есть, попробуй его вспахать и засеять! Тридцать лет трактористом работал, батька — сорок лет за рулем трактора отсидел. Теперь он совсем старый, пришлось бросить работу, чтобы за ним приглядывать. Протянет он, видно, недолго, как помрет, я здесь один останусь, деваться-то некуда.

Антон Вячеславович хотел уехать из Залесья уже давно — ему и родителям предлагали перебраться в Друю. Но те твердо сказали: «Всю жизнь здесь прожили, тут же в землю уйдем». Мать, как хотела, четыре года назад и ушла. Антон им тогда говорил: «Вы помрете, а со мной что будет?» Но остался, теперь уже дороги назад, видно, нет.
Отец Антона Вячеславовича — Вячеслав Михайлович — уже давно почти не ходит. В комнате, где он спит, сильно пахнет аммиаком. Старик постоянно вспоминает советские времена, когда он был председателем рабочего комитета и зарабатывал 170 рублей, на которые можно было купить три велосипеда — это были большие деньги. Сейчас на его пенсию один «ровар» с трудом купишь. Старик говорит: «Кто же знал, что все так обернется?»

Представление о географии у Антона Вячеславовича простое. За всю свою жизнь он бывал в двух «крупных» населенных пунктах — Друе и Браславе. Минск — недостижимая, кажется, заграница, да и что там делать деревенщине? Крестьянин просто не видит смысла в таких дальних путешествиях, дома работы хватает.

— Живем на пенсию отца, — рассказывает он, — 2,5 миллиона. Ну и, конечно, с хозяйства. Только денег этих не шибко хватает. На зиму нам 2 прицепа дров купить надо, чтобы не околеть. А они стоят как раз месячную пенсию. Так что магазины редко посещаем. Последний раз одежду нормальную я покупал еще при Советском Союзе, сейчас донашиваю старые запасы. Вот разве что сапоги резиновые в позапрошлом году позволил себе купить, да и те уже порвались.
В реке — рыба, в лесу — грибы да ягоды, может животину какую словишь. Пару лет назад сома 40-килограммового поймал. По зиме в деревню регулярно кабаны, лоси, козы дикие приходят. Летом, жаловаться не буду, пропитания хватает, а вот зимой — тоска. Приходится жить запасами, только вот в этом году я их практически все уже съел. Есть овощи. Корова худо-бедно молоко дает. Этим, надеюсь, и проживем.

У нас тут есть два развлечения зимними вечерами — смотреть телевизор и пить. Вот и вчера я «запивши» был, поэтому в хате бардак. Сами знаете, если «беленькая» внутрь попадет, тянет к ней, пока деньги не закончатся — не остановишься. Но много не пью, времени на это нет — раз в два-три месяца.
Самая большая головная боль в Залесье — вода. Деревня стоит на высоком холме, и выкопать колодец практически нереально. Поэтому их сделали в низине, в лесу, метрах в пятистах от дома Крупко. Вячеслав поставил у хаты большую бадью и собирает в нее дождевую воду. А когда заканчивается, приходится таскать из колодца. Утром два ведра лошади, два — корове, и для людей ведро. Вечером — то же самое. Попробуйте потаскайте!

О чем мечтает Вячеслав Крупко? Его сейчас все устраивает. Говорит — понадейся он на чудо, пожелал бы, чтоб вопрос с водой решился и дороги по зиме чистили. Все. Больше его фантазия развернуться не может. Правда, еще он хотел бы увидеться с родственниками. Во времена СССР в Друе переправа была в Латвию. У Вячеслава Михайловича там сестра живет, только от нее ни одной весточки не получили с тех пор, как граница появилась, не знают — жива или нет.
Так и доживают отец с сыном последние страницы очередного белорусского Залесья, приняв неизбежное как должное. Как говорит Антон Вячеславович, в окрестностях за зиму можешь и человека не увидеть. Его самые верные друзья теперь — лошадь, кот да собака.

У Антона Вячеславовича живые, голубые глаза. В отличие от многих «аборигенов», живущих отшельниками поневоле в глубинке, он выглядит не спившимся, а скорее уставшим и смирившимся со своей нелегкой судьбой человеком. Ничего не поделаешь — деревни Залесье скоро не станет.