Две девушки с оборванным мочками ушей

Иногда матери ходили воровать зерна пшеницы в старый заброшенный колхозный амбар: через щель пролезали в помещение сарая, разгребали снег и находили несколько стылых зерен. Но далеко от хутора уходить боялись - могли принять за партизан. Да и опасались встретить старосту Аверю. Полное имя его было Аверьян, но деревенские жители прозвали его так потому, что его боялись и ненавидели даже больше, чем оккупантов. Он молча ходил своей тяжелой походкой, был черноволосым, с крючковатым носом, заглядывал во все уголки, вынюхивал, подсматривал, а потом спешил на доклад к своим новым начальникам.

- А партизан вы видели?
- Нет, внученька, не доходили они до нас. Да и что было разведывать - несколько соломенных изб, где прятались от лютого холода немцы. Воинские части мимо не проходили. Только помню, что перед битвой за город Сталинград немцы были добренькие, а вот после Сталинграда ходили злые, гавкали что-то на своем языке. Доставалось от них и итальянцам: немцы обвинили своих союзников в трусости.

«Разгром на Дону, — пишет английский историк Ф. Дикин, — явился важнейшим поворотом в отношениях между двумя странами. Более того, он представляет собой решающий психологический крах фашистской войны. Отсутствие «духа сотрудничества» отмечалось с обеих сторон и раньше, особенно во время африканской кампании, когда итальянские и немецкие войска впервые действовали совместно. Но то, что произошло на Восточном фронте, далеко превзошло наблюдавшиеся ранее разногласия. Здесь речь шла о решающих битвах на главном для Германии фронте. Поэтому тот факт, что итальянцы, как считал Гитлер, «подвели» под Сталинградом, вызвал у фюрера бурную реакцию. Со своей стороны итальянское командование не без оснований считало одной из причин неудачи авантюристскую стратегию Гитлера".

Немцы ненавидели итальянцев, считали их трусами, издевались над ними: «группа немцев поймала на улице итальянского солдата. Затащив итальянца в пекарню, немцы вываляли его в муку и тесто, а потом с хохотом и дикими криками водили его».

Простые хуторские женщины видели, как немецкие солдаты били своих союзников, гоняли их по морозу. А потом дело дошло до местных жителей.

Особенно лютовали немцы после Сталинградской битвы. И если раньше они более менее относились с благодушием к местному населению, то потом, рассказывала бабушка, просто озверели.

Самая большая изба, где были деревянные полы занимала что-то вроде пункта немецкой комендатуры, куда наведывался с ежедневным докладом староста Аверя.

В один из вечеров немцы и староста собрались в своей избе, немцы, пили водку и горланили свои непонятные песни. Деревенские старались обходить стороной эту ярко светящуюся в темноте избу - немцы затаскивали туда молоденьких девчонок, заставляли пить и петь вместе с ними, а уж потом... Тяжело все это было вспоминать бабушке, которая в ту пору еще была молода и хороша собой, но свою красоту прятала - низко повязывала шерстяной серый платок, пачкала руки - немцы любили чистеньких, да ухоженных.

Как-то не убереглись две хуторские девчонки и их затащили к себе немцы, ну и сделали с ними, что обычно делают озверевшие да охочие до женского тела немецкие изверги, - рассказывала бабушка Нина. - На память кто-то из немецких солдат вырвал сережки из розовых девчоночьих ушей - мочки были разорваны на две части.

Хорошо, что хоть девчонки остались живыми. Да только стыдно им было после этого показываться людям на глаза. И хоть не было никакой особой вины у двух подружек, все равно хуторские осуждали их - почему они не могли спрятаться как другие, не красоваться перед немцами - видимо, была все же доля вины этих подружек в случившемся. Недаром их прозвали немецкими шалавами.

Невзлюбили их в деревне наши бабушки. Со временем подружки пропали неизвестно куда: скорее всего они отправились в далекий хутор под названием Провалы.

Этот хутор, основанный цыганами еще до войны был настолько таинственным местом, что даже хуторские побаивались лишний раз упоминать его. Найти хутор даже в летнее время было делом нелегким. Посреди бескрайней степи, на пути к Сталинграду, два большим буерака сливались воедино и резко уходили вниз, вода образовала глубокий котлован, который со временем превратился в округлую площадку. Ее приметили кочующие цыгане - им было хорошо прятать здесь свои кибитки, разводить костры по вечерам, не привлекая к себе внимания - крутые склоны были естественной защитой.

В советское время здесь пытались организовать колхозное хозяйство, но приживались новшества здесь с трудом - настолько был отдален хутор от партийного начальства, что на него давно махнули рукой и здесь образовалась своего рода вольница, в основе которой все же были заложены принципы самоорганизации: люди подчинялись старшему и старались жить здесь по советским законам. Но слава у хутора Провалы (недаром его так назвали) была нехорошей.

Отношение к хутору переменилось только после наступления оккупации. Он стал для многих людей спасением потому, что - это самое интересное! - немецкие оккупанты на своих топографических картах, выпущенных немецким генштабом Люфтваффе (Generalstabes der Luftwaffe) не имели данных об этом удаленном хуторке. И даже во время боевых действий они так и не смогли найти маленький хуторок в бескрайних донских просторах, да и сами деревенские жители с трудом могли найти выход к нему: летом дороги петляли, извивались, сцеплялись и разбегались между собой. А уж зимой, когда пурга заметала все дороги и пути, и вовсе невозможно было найти прохода. И только проводники из близлежащих казачьих хуторов могли найти по еле заметным признакам верную дорогу.

Во время войны в Провалах прятались от угона в концентрационные лагеря и переправляли сюда раненых солдат - сколько их здесь было спасено, сейчас уже трудно узнать. Но бабушка рассказывала, что после войны хутор Провалы разыскивал очень высокий военный с огромными звездами на погонах. Очевидно, это был генерал.

Он рассказал, что несколько лет тому назад его подобрали и привезли на этот далекий хутор, вылечили, а когда советские войска стали наступать в ходе Сталинградской битвы, и обнаружили затерянный поселок, подлечившийся военный генерал, а тогда он был лейтенантом, ушел вместе с ними и дошел до Берлина, остался жив. К сожалению, бабушка не помнила за давностью лет его имени и фамилии, но больше всего поразило бабушку то, что высокий военный человек поведал, как заботливо и бережно обращались с ним две русоволосые девушки с разорванными мочками ушей. Они все время ходили в платках, но как-то лейтенант очнувшись из забытья, увидел, как две подружки рассматривают свои увечья и обнявшись плачут.

- Кто же мог подумать, что так все обернется, - говорила бабушка. - А этих двух подружек мы с тех пор в нашем хуторе не видели. Следы их затерялись.

Судьба оставшихся итальянских солдат была ужасна. Те, кто из них не замерз и не погиб в донских хуторах, не спрятался оказались в 1943 году уже в немецком плену: более 5000 солдат было зарезано, расстреляно первой горнострелковой дивизией Вермахта после того, как Италия заключила перемирие с западными союзниками. Добивали раненых, невзирая на чины. Как считают военные историки, это было самым массовым уничтожением военнопленных, которое получило название Кефалонийская резня.

Староста Аверя был казнен советскими солдатами, которые прошли через хутор на Верхнем Дону и пошли дальше с освободительными боями.
А предателя они нашли в заброшенном сарае, в том самом, где когда-то хранилось колхозное зерно и голодные наши бабушки ходили туда, чтобы собрать зерна, чтобы выжить. И - выжили, и воспитали нас.