Все, что ты должен знать о русском языке, раз уж говоришь на нем!

А читаешь ли ты помимо ФИШЕК, о драгоценный читатель, еще какую-нибудь развлекательную литературу? Например, Федеральный Закон Российской Федерации от 1 июня 2005 года № 53-ФЗ «О государственном языке Российской Федера­ции»? Его так приятно открыть в дождливый осенний день, сидя перед камином, и прочитать что-нибудь жизнеутверждающее! Например:

"При использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допус­кается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке".

Там, правда, не указано, что именно надлежит делать с супостатами, которые осмелились испоганить наш замечательный язык каким-нибудь «ко мне на бёздник явились все сейлзы отдела», но, мы полагаем, фонарей, удобных для развешивания, на улицах пока предостаточно.

И депутаты, творцы закона, пояснили, для чего все это необходимо — для «формирования бережного отношения к русскому языку как государственному языку Российской Федерации, сохранения его самобытности, богатства и чистоты». Золотые слова. Есть только маленькая проблема. А именно: когда речь идет о языке, то понятия «богатство» и «чистота» являются противоречащими друг другу требованиями. Не говоря уж о «самобытности».

Настоящие самобытные языки в природе встречаются. Например, можно вспомнить негидальский язык или, скажем, языки каких-нибудь оторванных от мира амазонских племен (например, ягуа). Но беда в том, что обычно в этих языках всего несколько тысяч слов, а употребительных — вообще несколько сотен. (Самое великое произведение, которое было на таком языке написано, состоит в основном из припева «Уй-яхх, какая большущая рыба!».)

Все остальные языки похожи на прожорливых амеб, которые безостановочно растут, видоизменяются и оттяпывают друг у друга куски плоти, тут же встраивая их в свой организм на первое подходящее место, за счет чего и превращаются в фантастические по сложности конструкции, плохо поддающиеся учету, контролю и языковым правилам. Эти правила должны нестись за ними, только успевая записывать всевозможные новшества, которыми обрастает их подопечный.

Чем моложе язык, тем он непредсказуемее и пластичнее. С возрастом язык теряет былую гибкость членов: прибитый колышками словарей и созданных на его основе литературных произведений, он уже не так легко садится на шпагат, как раньше. Но так как язык все же живое существо, то продолжает меняться.

И вот уже англичане читают Шекспира со словарем, а Чосера — в переводе; французы не понимают ни слова из «Песни о Роланде», а немцы недоуменно поднимают брови при виде готического шрифта.

Тот, кому горестно осознавать эти изменения, может утешиться, вспомнив о латыни и древнегреческом. Вот эти языки уже не изменятся никогда. В них можно копаться со скальпелями и пинцетами, анализировать их по всем законам науки, создавать своды правил и неоспоримых норм… И все будет прекрасно, так как эти языки давно уже трупы. Ни один человек в мире на них не говорит, и, стало быть, ничто не может повредить их чистоте, богатству и самобытности.

Что касается русского языка, то попытки его стреножить и привести в порядок кажутся особенно осмысленными, если вспомнить, как он еще молод. Да, то, что мы считаем русским языком, еще совсем юное существо по языковым меркам. Прошло всего тысяча лет, как он отпочковался с общего древа восточнославянских языков; всего шестьсот, как он размежевался со своими ближайшими родственниками — украинским и белорусским; всего триста лет стабильного литературного использования.

И, как любой здоровый подросток, он обладает отменным аппетитом — жадно ест все, что попадается под руку. Если посмотреть на историю русского языка, мы увидим меню безостановочного большого обеда.

Вообще, происхождение языков — предмет смутный и спорный. Но традиционно считается, что русский, как один из потомков протославянского языка, происходит от так называемого индоевропейского праязыка, на котором вроде бы беседовало несколько миллионов наших общих с индийцами, англичанами и прочими персами предков, которые бродили туда-сюда по Евразии и размышляли, с чего бы им начать культуру и историю.

*Примечание Фунтика:
"Но не всюду. Кое-где эта норма пока осталась. Например, мы говорим «времЯ», но «времЕНа»; «вымЯ», но «вымЕНем»; «пламя», но «пламЕНный». И ставим двойки школьникам, которые пишут «пламЯнный», хотя с точки зрения логики они поступают совершенно верно".

И теперь мы часто не замечаем, что используем в своей речи древнейшие слова индоевропейского языка, которые остались у других языков. Но если начать перебирать наши слова с буквами «у» и «я», подставляя на их место «он» и «ен», то периодически получается такое, что дух захватывает.

И, кстати, слово «я» произносилось раньше как «ён». Все правильно: о себе и своих собеседниках наши предки обычно говорили в третьем лице, причем эта традиция отчасти сохранилась и до наших дней.

«Пусть господин урядник не изволит беспокоиться. Макарка все сделает, он шустрый!»

Отдельным скептикам, которые пытались высказывать предположения о том, что «Слово о полку Игореве» — не важнейшее гениальное произведение русской литературы, а подделка XIX века, пришлось подавленно умолкнуть после того, как тщательный анализ показал: ни в одной подделке не может быть такого количества неточностей, непонятностей и, казалось бы, полной абракадабры. Над расшифровкой многократно переписанного небрежными переписчиками текста бились две сотни лет мудрые филологи, но темных мест все равно оставалось масса. До тех пор, пока за дело не взялся Олжас Сулейменов. Он вообще замечательный ученый, но самым прекрасным в Сулейменове оказалось то, что он казах и специалист по тюркским наречиям. Сулейменов доказал, что величайший литературный памятник Древней Руси наполовину написан на сленге, от которого современные депутаты попадали бы со своих руководящих кресел в глубоком обмороке.

Половецкие, кипчакские слова и фразы автор вставляет в текст так же непринужденно, как сегодняшние подростки, фанаты онлайн-игр, пишут друг другу: «Я по нубу два раза миснул, но потом по лаку критом добил и полутал»*.

*Примечание Фунтика: "Переводится примерно так: «Я промахнулся два раза по этому неопытному игроку, но потом все же мне повезло нанести очень сильный удар. Я убил его и обобрал его труп"

Например, переводчики долго плакали над фразой про князя Всеслава, который «изъ Киева дорискаше до кур Тмутороканя». Дорискаше — доскакал, понятно. Тмуторокань — это город был такой. Но на кой Всеславу сдались тамошние куры — было великой тайной, пока тюркист Сулейменов не указал, что по-половецки «куры» значило «стены».

Зато таинственная «птица горазда», которой в тексте полагалось не миновать суда Божиего, на поверку оказалась тюркским «горазом» — петухом.

«Тощие тулы», осыпавшие жемчугом Святослава в его вещем сне, долго переводились как «тощие колчаны», хотя здравый смысл и подсказывал, что картинка получается какая-то странная. Но стоило вспомнить, что «тул» у тюрков значит «вдова», — и все приобрело понятный вид.

Или, скажем, знаменитые «дебри Кисани», сто лет сводившие с ума исследователей, которые уже и город Кисань на Руси успели придумать, и окружить его густыми лесами… Прямо обидно, что до сих пор у казахов «дебир кисан» означает «железные оковы».

Конечно, непонимание современных читателей и ученых вызывают только те тюркские слова и обороты, которые русский язык не переварил и не усвоил, но их количество весьма невелико по сравнению с теми, которые он благополучно потребил. По разным оценкам, от трех до пяти процентов слов современного русского словаря имеют тюркское происхождение, например: карандаш, башка, башмак, книга, утюг, изюм, аршин, армяк, ямщик…

Кто там жаждет бороться за чистоту родного наречия? Берем пилу, режем.

Но если уж браться за чистоту и порядок, то нужно начинать с основ. Как создавалась грамматика русского языка? Думаешь, народ сам сперва научился говорить по-русски, а потом стал за собой записывать и создал таким образом структуру нашего языка? Ошибаешься. Это процесс долгий, требующий тысяч лет, а у нашего молодого этноса таких возможностей не было, нужно было торопиться. Поэтому из Греции на Русь начиная с X века тоннами везли греческие рукописи, а высокоученые умельцы их тут как могли переводили, сохраняя весь грамматический строй оригинала и нимало не заботясь о том, как на самом деле в это время говорили их конюхи, портомои и горничные девки. «Книжная речь» по греческим стандартам построения фраз и словосочетаний долгое время оставалась еще одной особенностью высших классов, простолюдины практически не понимали ее.

И заодно греческий язык, естественно, обогатил нас щедрой порцией собственных слов. Особенно много их оказалось в церковном лексиконе. Лампа, монах, икона, елей, канон, пат­риарх и многие сотни других — это чисто греческие слова. Нужно будет не забыть истребить их при ближайшей генеральной уборке.

Греки, потеряв Царьград и попав под турков, перестали быть качественными носителями просвещения, поэтому с XVII века это свято место в наших палестинах заняли немцы, а также голландцы. Дошло до того, что само слово «немец» — «немой», то есть иностранец, ни бельмеса по-русски не понимающий, — стало обозначать именно достойных представителей Дойчляндии, которые не только бесстрашно ехали к нам сами, но и исправно поставляли в Россию плоды, снятые со своих обильных книгопечатных станков. Плоды эти нужно было переводить, хотя бы для царевых библиотек, и переводчики принялись впадать в традиционную для них тоску, так как сплошь и рядом натыкались на непреодолимое препятствие: в русском языке просто не было подходящих слов и понятий.

И если какой-нибудь «Halstuch» еще можно было так и перевести — «халстук, то бишь шейная обмотка», то уснащать тексты «арбайтслозигкайтами» и «сельбстферштендигами» было явно невместно. Поэтому переводчики придумали хит­рую штуку: они стали просто калькировать части немецких слов и создавать аналогичных мутантов уже вполне великоросского вида. Берем, например, немецкое слово Vorstellung, что бы эта дрянь ни означала, и переводим по частям. Приставка «фор» — это «пред». Корень «штелл» — это «ставленный» по-русски. Оттяпываем, значится, «ставл». Ну и «унг» заменяем на похожее окончание — «ение». Получается «представление», а уж читатель пусть сам дотумкивает, что сие значит.

Огромное количество слов, оканчивающихся на «ство», «ность» и «ение» в русском языке, — именно такие кальки с аналогичных немецких слов. А вот если бы не пускать к нам всю эту многосложную туманную шушеру, закрыть границы да поварить русскоязычных тысяч пять лет в собственном соку, то и обзавелись бы мы какими-нибудь совершенно нормальными русскими словами для таких понятий. Если бы выжили, правда.

На самом деле оберегать родной язык — это столь же полезное занятие, как бегать по берегу и напоминать рыбам о вреде слишком продолжительных морских купаний.

Язык, к счастью, живет сам по себе, и попытки подстричь его, обнести забором и засушить на корню заранее обречены на провал. Он берет то, что захочет; бросает то, что ему надоело; он быстро забывает и долго помнит.

Он может с удовольствием поиграть, например, в подонковскую лексику или в язык хиппи, но если он не найдет пользы в этой пище, то наиграется ею и вскоре превратит в скучную, старомодную ерунду. Он будет звучать по-разному в устах профессора, гопника, жителя Малаховки или Брайтон-бич, поскольку любит разнообразие: оно необходимо ему для развития. Можешь ужасаться, негодовать или умолять его вести себя прилично — он тебя не услышит.

Почему законы о защите языка сейчас принимаются не только в России, но и во Франции, Китае, Скандинавии и во многих других странах, обеспокоенных засильем иностранных слов в своей печати, литературе и культуре? Потому что могучие интеллекты рождаются в разных нациях и народах, естественно.