Нас бомбили каждый день

Стояло тёплое лето 1941 года. Станция Чаусы, на которой мой папа работал начальником, буквально утопала в цветах. Тонкие ароматы с утра до вечера сменяли друг друга. Напряжение буквально висело в воздухе. Несмотря на мирный договор с Германией, все чувствовали, что будет большая война. Люди переписывали молитвы. Появились ходоки. Молодые и старые рассказывали друг другу про видение: на фоне солнечных лучей являлась дородная женщина: в одной руке она держала большой сноп колосьев, в другой — окровавленный серп. Говорили, что будет кровавая жатва — большой урожай и большая война. Урожай в 41-м году действительно был рекордный.

На этом поезде мы доехали до Изюма Харьковской области. На Украине нас встретили радушно и отправили в колхоз. Он был богатый и хорошо организованный. На полях паслись не только коровы и овцы, но и стада свиней. Коровы были очень ладные. На полях созревал высокий урожай зерновых, арбузов и дынь. В первый день после приезда мама пошла работать. Через два дня меня пригласил председатель и сказал: «Девочка ты грамотная – поработай воспитателем в детском садике». В школе я всегда училась с интересом, знала очень много сказок. Подумав, я согласилась. Рядом с садиком был овраг, в нём росли груши, а под ними громоздились колючие кустарники. Овраг спускался к Донцу. Река в этом месте была не широкая, но быстрая и глубокая. Вместе с малышами было двое школьников — родители упросили взять их в группу. Я боялась, что они сведут малышей к реке и стремилась уводить детей в дубраву. Оттуда был очень красивый вид, между деревьев росла высокая трава. Дети разбегались в ней, и я теряла их из виду. Конечно, волновалась, но одна из сотрудниц сказала: не бойся, есть захотят, сами соберутся. Так случилось. Со временем с детьми у меня наладился очень хороший контакт и они во всём слушались.

От отца никаких вестей не было. Когда приблизился фронт, председатель колхоза сказал: «Возможно, скоро здесь будут немцы, и вас, как приезжих, могут сразу расстрелять». В августе мы уехали из Изюма на станцию Волуйки. В тот же день мама пошла на рынок купить сливочного масла. Но вскоре возвращается в слезах и спрашивает: “Вам папу дать”. Я удивилась, как можно девочке в 14 лет дать папу. А он плачет пуще мамы. Встреча их произошла следующим образом. Обычно мама ходила быстро и никогда не оглядывалась. Но в тот день, когда она шла по платформе, вдруг оглянулась и увидела отца, который уже поворачивал за угол здания. Потом он рассказал, что вслед за нами из Кричева отходил пассажирский состав, на котором была организована эвакуация. И у отца были сведения, что какой-то из поездов попал под бомбёжку. Изучив расписание, папа сильно забеспокоился, потому что это мог быть тот поезд, на котором уехали мы. Когда он приехал на станцию Валуйки, то ему сообщили, что разбомбили пассажирский поезд, на котором должны были ехать мы, и в живых практически никого не осталось. Из-за этого он плакал и ничего перед собой не замечал.

У отца было назначение на станцию Рай Белгородской области, и мы отправились вместе с ним. Немцы прилетали бомбить станцию каждый день в 16 часов, и мы прятались в кукурузу. Бои приближались к Курску. Через несколько дней налетела стая самолётов и разбомбила нашу станцию. После восстановления железной дороги на первом же поезде нас отправили на станцию Валуйки, откуда должны были эвакуировать дальше на восток. Запомнился эпизод перед самой отправкой. Между рельсами была навалена картошка и капуста, которая очевидно вывалилась из разбитых вагонов. Пятилетний Лёнька стал её собирать. Я присоединилась к нему, хотя мама мне не разрешала. Но в дальнейшем пути следования эти продукты стали для нас главной едой. Ехали мы 21 день с частыми остановками, потому что узловые станции и основные магистрали были загружены воинскими эшелонами и поездами с эвакуируемым заводским оборудованием. На станциях нам иногда давали суп и по 400 граммов хлеба в сутки на каждого человека. Хлеб был очень хороший.

Наш поезд двигался на восток, и на нём не могло быть военных грузов. Тем не менее по дороге на Пензу мы попали под бомбёжку. Видимо у фашистов была цель не только повредить железную дорогу, но и уничтожить как можно больше людей. Три самолёта прилетали по очереди и пытались сбросить бомбы на поезд или железнодорожное полотно. Машинист пытался уйти из-под бомбёжки, то резко тормозил на полной скорости, то давал ход назад, то рвал вперёд. С верхних полок падал багаж, люди набили себе много синяков и шишек. Но вот бомбёжка закончилась. Ни одна бомба не попала ни в полотно, ни в поезд. На полустанке поезд остановился, двери открылись. Несколько пассажиров побежали к машинисту ругаться. Он сказал: «Успокойтесь, если бы я остановился, вы побежали бы в кусты, и вас покосили бы из пулемётов, а бомбы попали бы в поезд. Я уже выработал метод защиты. Здесь нет зениток и немцы не боятся летать». После Пензы мы ехали спокойно до станции назначения Ирбит, куда прибыли 21 ноября. Мороз уже был 40 градусов. Кстати, зимой мы часто видели здесь северное сияние.

Колхоз, куда нас направили, был крепкий. На трудодень в 1940 году давали 8 кг зерна. В 1941-ом авансом на трудодень полагалось 1 кг муки или крупы. Но работу получить было очень тяжело, особенно зимой. Если предлагали наряд на молотьбу, то шла мама, если в амбар — то я. У нас на двоих была одна рабочая одёжка. За день работы могли начислить половину, а то и четверть трудодня. Денег у нас почти не осталось, а в середине зимы перестали давать хлебный паёк. Но одна женщина уходила в армию и не очень дорого продала нам картошку, которую берегла на весну. Было очень нелегко, каждый день мы готовили супчик и расходовали три картошки. Остальную картошку приберегли на посадку. Лёнька ходил в садик.

Весной вдруг пришёл председатель колхоза и предложил маме готовить на стане обед. Мама согласилась. Но она и мысли не допускала, чтобы положить добавку себе или принести нам еды. В конце мая 1942 года произошло чудо: приехал к нам незнакомый мужчина на лошади и привёз два мешка ржаной муки. Это сделал кондуктор по просьбе отца. Мы могли только сказать ему “спасибо”, потому что ни денег, ни какой-то красивой вещи для подарка у нас не было.

Отец вместе с армией на станции Рай в конце октября попал в окружение, которое длилось почти 8 месяцев. Когда прорвали окружение, железнодорожникам выдали жалование. И папа купил под Белгородом муку и отправил её нам. А недели через две на станцию Ирбит прибыл вагон с продуктами, которые железнодорожники переправили для своих семей, что находились в эвакуации. Для каждой семьи по 7кг муки, рыба, мёд и манка.

В первые недели окружения станции Рай там находились два состава с продуктами. Составы охранялись. Но была реальная опасность, что немцы разбомбят эти эшелоны, и добро пропадёт. Отец поехал в штаб дивизии, где встретил Н.С.Хрущёва, который прилетел к окружённым войскам на самолёте. На опасения отца Хрущев ответил: «Не волнуйся, дорогой, и не такое пропало», и не дал никакого распоряжения, хотя, возможно, сказал что-то генералу. На следующий день отец обратился к командиру дивизии, сказал, что неразумно рисковать продуктами, когда войска голодают, надо своими силами их разгрузить и кормить людей. По приказу командира дивизии почти всё продовольствие, что находилось в составах на станции, успели распределить среди солдат.

После выхода из окружения отца отправили на работу в Уфу. Но там у него украли хлебные карточки. Во время войны это могло означать голодную смерть. Он написал Лазарю Кагановичу и попросил перевести его на работу по месту проживания семьи. Положительный ответ пришёл очень быстро.

Из техникума, где я училась, всех мальчиков забрали в военное училище. Самые младшие из них окончили 7 классов и им было по 14 -15 лет. Остались учиться только девочки. Через несколько месяцев 8 девочек-комсомолок, в том числе и я, подали в райвоенкомат заявления о том, что хотят поступить в военное училище. Когда наш военрук, комисованный из армии после тяжёлого ранения, узнал об этом, он пошёл в военкомат и забрал наши заявления. На фронт мы так и не попали.

В апреле 1944 года, когда немцы были ещё в Гомеле, наша семья вернулись из эвакуации. Город ещё два раза переходил из рук в руки. Отца отправили в Кричев сразу после освобождения города. Там была узловая станция, и поэтому Кричев очень сильно бомбили, но железную дорогу восстанавливали быстро. Меня с мамой и 6-летним братом в Беларусь не пустили, и мы остались в Снове возле Щорса. В школу меня тоже не взяли, хотя я училась отлично и могла сдать любой экзамен. По сравнению с Уралом здесь всё было дёшево. Мама продавала на Урале картошку по 110 рублей за ведро, а в Бахмаче на базаре она стоила 5 рублей за пуд. Запомнился эпизод: мама, не имея под рукой другой тары, положила купленную выгодно картошку в полу пальто и принесла её нам. Мы развели костёр и стали варить её в ведёрке. Тут началась бомбёжка и костёр пришлось погасить.

От отца долгое время не было никаких вестей. Потом лишь узнали, что у него было крупозное воспаление лёгких. А мы остались на какое-то время без работы и без хлебных карточек. Сразу стали ходить с мамой на обработку картошки. Это был единственный наш заработок. Платили хорошо, если с обедом, то 100 руб за обработку, если без обеда — 150. Однажды на полпути к полю я услышала страшный гул и рёв, окна в домах задрожали. Над нами летела огромная стая немецких самолётов. Их целью по-видимому было паровозное депо, которое, как потом я увидела, оказалось полностью разрушенным. Досталось и городу. Самолёты отбомбились и улетели. А я сильно переволновалась, потому что в городе, недалеко от станции, жила мама с шестилетним братом. Я побежала в город. По дороге встретились трое обезумевших от страха людей. Когда оказалась на улице, где мы жили, то увидела следы бомбёжки. Улицу преградила огромная воронка от бомбы, которую пришлось обходить по огороду. Хатка-мазанка, в которой прятались мама с братом, оказалась цела. В доме напротив бомба попала в трубу, разворотила крышу, чердак и печь, но не взорвалась. Возле хатки в вишнях застряли две бомбы и ещё три стабилизатора торчали в саду из земли. Если бы они взорвались, то снесли бы всё вокруг. Вскоре появились сапёры и все бомбы убрали. Сильных пожаров не было. Город был очень зелёный, дома стояли далеко друг от друга, поэтому огонь не распространился.

В Могилёве отцу предлагали разные места работы, но он предпочёл вернуться в Чаусы. Из всех сооружений станции осталась одна кубовая, в которой грели воду для пассажиров. 23 июля 1944 года приехал билетный кассир, чтобы перевезти нас в Чаусы. Жили мы в станционном посёлке, в единственном уцелевшем здании. В августе отец купил для станции лошадь, чтобы подвозить из лесу брёвна для строительства нового здания вокзала. К этому времени я научилась хорошо косить, к тому же летом было много свободного времени. Я с удовольствием занималась заготовкой сена. Вдоль железной дороги росла высокая сочная трава, в которой было много полевых цветов. Когда на станции останавливались поезда, идущие на фронт, из теплушек выпрыгивали солдаты и просили дать им покосить. Простой крестьянский труд был для них возможно последним глотком мирной жизни перед жестокими боями. А от нас война откатывалась все дальше и дальше на Запад.