История о том, как жизнь умеет закрутить сюжет

А дайте ссылочку на груши и трамвай :)

про груши - это рассказ моей подруги. я у нее спрошу
если можно - выложу
а вот про трамвай:
Я был у мамы единственным сыном. Она поздно вышла замуж и врачи запретили ей рожать. Врачей мама не послушалась, на свой страх и риск дотянула до 6 месяцев и только потом в первый раз появилась в женской консультации.

Я был желанным ребенком: дедушка с бабушкой, папа и даже сводная сестра не чаяли во мне души, а уж мама просто пылинки сдувала со своего единственного сына!

Мама начинала работать очень рано и перед работой должна была отвозить меня в детский сад Дубки , расположенный недалеко от Тимирязевской Академии. Чтобы успеть на работу, мама ездила на первых автобусах и трамваях, которыми, как правило, управляли одни и те же водители. Мы выходили с мамой из трамвая, она доводила меня до калитки детского сада, передавала воспитательнице, бежала к остановке и... ждала следующего трамвая.

После нескольких опозданий её предупредили об увольнении, а так как жили мы, как и все, очень скромно и на одну папину зарплату прожить не могли, то мама, скрепя сердце, придумала решение: выпускать меня одного, трехлетнего малыша, на остановке в надежде, что я сам дойду от трамвая до калитки детского садика.

У нас все получилось с первого раза, хотя эти секунды были для неё самыми длинными и ужасным в жизни. Она металась по полупустому трамваю, чтобы увидеть, вошел ли я в калитку, или еще ползу, замотанный в шубку с шарфиком, валенки и шапку.

Через какое-то время мама вдруг заметила, что трамвай начал отходить от остановки очень медленно и набирать скорость только тогда, когда я скрывался за калиткой садика. Так продолжалось все три года, пока я ходил в детский сад. Мама не могла, да и не пыталась найти объяснение такой странной закономерности. Главное, что её сердце было спокойно за меня.

Все прояснилось только через несколько лет, когда я начал ходить в школу. Мы с мамой поехали к ней на работу и вдруг вагоновожатая окликнула меня: Привет, малыш! Ты стал такой взрослый! Помнишь, как мы с твоей мамой провожали тебя до садика?..

Прошло много лет, но каждый раз, проезжая мимо остановки Дубки , я вспоминаю этот маленький эпизод своей жизни и на сердце становится чуточку теплее от доброты этой женщины, которая ежедневно, абсолютно бескорыстно, совершала одно маленькое доброе дело, просто чуточку задерживая целый трамвай ради спокойствия совершенно незнакомого ей человека.

Спасибо! Чудесный рассказ про доброту, человеческое участие и любовь. И про груши, хотелось бы :)

про груши
написала она его еще в нашем с ней студенчестве, сейчас признанный автор фэнтези, но не любит себя афишировать
называется "Моя Маша"
Семен шевеля губами терпеливо раскладывал на ладони оставшуюся мелочь. Старческие дрожащие пальцы плохо слушались, монетки сбивались в кучу, сосчитать их было сложно. Но он уже давно к этому привык. У него было четырнадцать рублей, тридцать две копейки.
- Почем груши у тебя, дочка,- спросил он у пышнотелой, ядовито-крашенной продавщицы.
- Шестьдесят.
Семен причмокнул губами. Попросить одну было почему-то неловко. Особенно после того, как стоявшая перед ним девушка загрузила в машину фруктов почти на пятьсот рублей... А он тут со своей одной грушей...
И как же это он про груши забыл, надо было сразу купить, а на остальное уж сколько останется. Сыр вот можно было не брать... Что же теперь? Ведь Маша очень любила груши, прям как ребенок. Большие, золотистые, мягкие...
- Взвесь мне одну грушу, дочка, - словно извиняясь, попросил он.
Продавщица окинула его понимающим взглядом. На пенсию много не купишь.
- Вот яблочки возьмите, всего пятнадцать рублей, - предложила она, - Хорошие, сладкие.
- Да нет, не надо... - Семен покачал головой, - ко мне сегодня Маша придет, она груши очень...
Продавщица пожала плечами, взяла из ящика грушу и положила на весы.
- Двенадцать рублей, - сказала она.
Вздохнув с облегчением и расплатившись, Семен положил в сумку пакетик с грушей. Теперь все. Теперь можно идти домой.

Маша звонила вчера вечером.
Услышав в трубке ее голос, Семен даже не удивился. Ведь это была его Маша, и она придет к нему ровно в семь. Она не сказала, но Семен откуда-то сам знал это.
За окном еще не начало темнеть, а у него уже все было готово. Нарезан хлеб, сыр и докторская аккуратно выложены на тарелочки, в сковородке на плите жаренная картошка с луком, хороший дорогой чай, горстка барбарисок в вазочке... Да и в доме Семен самого утра старательно наводил порядок - Маша очень любила чистоту. Даже когда уже сильно болела, все равно опираясь на стул мыла полы. Сколько раз Семен предлагал ей помочь, но она и слышать не хотела. Эх...
На часах было уже без пятнадцати семь. Семен сидел на табуретке и ждал. Очень хотелось найти себе какое-нибудь дело, но он ничего придумать не мог. Все было уже сделано.
Без десяти семь.
Без пяти семь. Семен сидел обхватив голову руками. Только одна мысль - вдруг не придет, что тогда?
Семь, ничего и... Звонок в дверь.
Дрожащими от волнения руками открыть дверь не так-то легко. Но только два поворота замка и... Вдруг стало страшно. Сердце колотилось как бешенное, еще немного и оно выпрыгнет из груди.
Нужно сделать над собой последнее усилие и открыть дверь.
На пороге стояла Маша. Такая же как и тогда. В старом, но еще красивом темно-синем платье. Она купила его на свадьбу дочери. Как же давно это было!
Слезы вдруг хлынули у Семена из глаз. Он уж и не думал, что может так плакать. Маша, моя Маша, едва слышно повторял он. А она просто стояла и улыбалась, словно они и не расставались вовсе.
- Ну что же это я, - спохватился вдруг Семен, - что же это мы на пороге стоим. Заходи, Маша, заходи. У меня все уже готово. Там, на кухне.
И он начал суетится, бегать вокруг нее, пододвинул стул, поставил тарелку, изо всех сил старясь, что бы Маше было хорошо.
- Может, ты поесть хочешь? У меня тут картошка есть, - почти с гордостью предложил Семен, раньше-то он никогда не готовил.
Маша села на стул и улыбнулась.
- Нет, Сеня, я не хочу.
- А может колбаски? Ты не думай, я хорошую купил, специально для тебя.
Маша отрицательно покачала головой.
- Но может хоть грушу, а? Ты же любишь...
- Да нет, не могу я. Сам ведь понимаешь.
Семен сразу сник. Он все понимал, хоть и отказывался это признавать. Ведь это была его Маша. Несколько долгих минут они сидели молча.
- Ну как ты тут? - тихо спросила она.
Семен поднял на нее глаза. Как тут можно быть. Конечно плохо. С тех пор, как он остался один, было слишком мало хороших дней. Давление, спина, зубов вот почти не осталось, в магазинах все дорожает, сумка вот порвалась, с которой он на рынок ходил...
- Да нормально, - сказал он, - живем потихоньку.
Маша снова улыбнулась, но немного грустно. Она все понимала, она прекрасно знала как он живет. Просто Семену нужно с кем-то поговорить. И он говорил. Сначала словно неохотно, но потом все более и более входя во вкус. Говорить с Машей было хорошо, радостно, словно рассказывал он не о бедах своих, а о чем-то прекрасном.
Маша почти ничего не говорила, но это было совсем не важно. Важно было лишь то, что она снова с ним. Она слушала, кивала, изредка задавая незначительные вопросы. Она была такая красивая в свои семьдесят пять лет, просто удивительно. И как он раньше мог этого не замечать. И какие у нее ясные, голубые глаза, как у молодой. Даже морщинки их не портят.
- А ты знаешь, - вдруг вспомнил он, - у Пашки-то дочка родилась, Надей назвали. Так что ты теперь прабабка. В том месяце от них письмо пришло... Вот бы хоть одним глазком посмотреть, какая она там. Да и на Пашку тоже, почти семь лет не виделись. С тех пор как они в свой Ленинград уехали, раза два только у нас были... Так помру и правнучку не увижу.
- Она вся в отца пошла, - сказала Маша, - такая же светленька, синеглазая, лопоухая. А нос у нее твой. Красивая будет девочка, подрастет, все женихи ее будут.
Они сидели так до самой ночи. Семен уже и не помнил, когда в последний раз говорил так много. Словно и не было тех трех лет одиночества. Словно не и не оставался он один в пустой квартире, не бродил из комнаты в комнату, не находя себе места, не включал телевизор на полную громкость, что бы хоть немного наполнить пустоту.
Маша обещала прийти и следующим вечером тоже.

Она приходила еще восемь раз.
Каждый вечер Маша тихо садилась на табуретку и слушала, как Семен провел день. Его больше не смущало то, что она ничего не ест. Они сидели за столом вместе, как раньше. Он пил чай, размачивая в кружке баранки, а она просто была рядом.
Он рассказывал Маше о том, как ходил в магазин, как серая толстая кошка у подъезда залезла на дерево и орала целый час, как Каменская в сериале ловила бандитов. Все это было просто и хорошо.
Много ли нужно для счастья старому человеку.
За эти несколько дней Семен словно помолодел, окреп, старые болячки перестали его беспокоить. Целый день он жил в ожидании вечера, а по ночам долго не мог заснуть.
Но сегодня Семен что-то вдруг вспомнил свою молодость. Голод, войну, как после победы он не вернулся в деревню, а остался работать здесь, на заводе. И однажды, покупая вместе с другом билеты в кино, встретил Машу.
Семену все хотелось спросить, как она там, без него, но он не решался.
Он смотрел на нее и чувствовал, что не может больше говорить.
Что-то очень важное перевернулось в нем, слова кончились.
- Я завтра не приду, - сказала Маша вставая.
- Почему? А когда придешь? - забеспокоился он, - Я тебя все равно ждать буду.
- Я больше не приду. Приходи лучше ты ко мне.
Она, первый раз за все время, посмотрела ему прямо в глаза.
Красивая стройная девушка, в голубом ситцевом платье с золотистой косой. Совсем как тогда, в первый раз.

Похороны прошли тихо и просто. Из родных были только сын с женой, да племянница - уже пожилые занятые люди. Они так мало общались последнее время.
Его положили рядом с Машей, как она и хотела. Под высокой березой на холме. Хорошее сухое место...

Очень душевно. Спасибо.