Русская душа

– Пожалуй! – мой попутчик протянул руку и взял стакан. Я последовал его примеру, и вскоре организовалось, как это случается в дороге, маленькое застолье, располагающее к беседе. Дежурные фразы постепенно приобретали смысл, наполнялись содержанием, а перестук колёс, казалось, поддерживал беседу. Да-да, да-да! соглашались с нами вагонные колеса.
– Вот, еду на родину, - сообщил мне собеседник.
– Соскучились? – полюбопытствовал я
– И это тоже, - подтвердил мой сосед. – Но не это главное…
Я не стал выспрашивать об истинных причинах его путешествия, и, прихлёбывая чай, рассматривал проплывающие мимо ветхие домики, вписанные в унылый среднерусский пейзаж.
– Грустные места! – заметил собеседник.
– Весёлого мало, - подтвердил я. – Россия!
– Отчего же так, как вы думаете?
– Да так уж повелось! Вы не замечали, что даже песни наши соответствуют? То бежал бродяга, то степь да степь кругом, то горе горькое по свету шлялося…
– Собеседник задумался, затем, словно очнувшись, спросил:
– Село Марьино знаете?
– Чем же оно знаменито?
– Попутчик усмехнулся:
– Я ведь сам родился в городе, да так получилось, попал по распределению после окончания медицинского училища, фельдшером в это село, там и осел. Собственно, жить и там можно было…. Да и места красивые, а я охотой, рыбалкой увлекаюсь, а тут тебе всё: и лес, и река, и озеро, живи да радуйся…. Вобщем, жил…
– А сейчас?
– Добралась и до нас перестройка – и, помолчав, добавил: – Вот говорят: русские люди, душа нараспашку, последнюю рубаху с себя снимут, и отдадут!
– А разве нет?
– Это как сказать, - подперев щеку ладонью, и глядя в окно, негромко произнёс попутчик. – Была в нашем селе лавчонка, ну, сельпо,

как везде. Продавщица, Нюра, наша, сельская. А как колхоз-то наш развалился, приноровился народ товар в долг брать. Один возьмёт, другой, пятый, десятый, все просят: помоги, Нюра, вернём тебе всё сполна! Кому хлебца, кому спичек, соли, сахару, ну и набрала наша Нюра долгов на немалые в ту пору деньги. А тут ревизия. Нюра туда – сюда – денег нет. Стала просить по дворам Христа ради долг вернуть, да куда там! А ведь жила-то одна, с дочкой, домишко да огородишко, вот и всё хозяйство. Короче: не отдали сельчане деньги, говорят: дура, мол, зачем давала? А той либо долг платить, либо в тюрьму, да дочка малая на руках…..
– И чем же все закончилось?
– Тем и закончилось. Металась наша бедолага, хотела в долг занять, да всё напрасно. Но, видно, что-то прознала, пристроила девчушку, собрала последние деньжонки, а как уезжать стала, бросилась к ней дочурка на грудь, рыдает, словно живую хоронит. Спустя несколько месяцев объявилась, зашла ко мне. Смотрю на неё, была девка – кровь с молоком, сейчас же не узнать, в старуху превратилась…. Так мол, и так, Иван Петрович, вырезали у меня почку, дали денег, рассчиталась с долгом….
А соседи-то благочестивые, будто в рот воды набрали; никто с ней не здоровается, словно не они, а Нюра виновата….Да…. Вот говорят, город людей портит. Ан нет, ежели ты человек, будешь им и в городе, и в деревне.
– А вы-то, почему уехали?
– А вот почему. Я же фельдшер, мне людей лечить, врачевать надо. Людей, понимаете? И приходят ко мне эти, с позволения сказать, люди, помощи просят. Отказать я им не могу, а сердце не лежит…. А без сердца любое лечение прахом идёт. Вот и решил поменять место жительства. Узнало про то начальство, говорит: Если фельдшер уедет, закроем медпункт. Нет у нас больше врачей, да в деревню вашу всё равно никто не поедет.
Ну и пошли ко мне делегации: Иван Петрович, миленький, будь человеком, останься, всё для тебя сделаем! Последний раз целую сходку устроили; а я перед этим Нюру пригласил, да на крыльцо с ней вышел. Смотрю, примолкли ходатаи – просители, и потихонечку разошлись, словно дождём их размыло…. А в последний день, как уезжал, страшная гроза над селом разразилась, не видал такой! Молнии били, не переставая, несколько дворов сгорело, тех, кто более всех Нюре задолжал. Да, так то….
В купе стало тихо, только позванивали ложечки в пустых стаканах, да начавшийся дождь затянул вагонное окно мутной слизью…