Каково это - 16 лет жить одному на острове вдали от большой земли

Пишет автор: Остров, о котором идет речь, образовался еще в начале двадцатого века. Сам Ейск находится на длинной песчаной косе, которая отделяет мелкий лиман от глубокого судоходного Таганрогского залива. Эту косу размыло мощным штормом, после чего и появился Птичий остров — на нем живет колоссальное по местным меркам количество чаек, бакланов, ласточек, пеликанов и других птиц, питающихся рыбой. Вокруг острова гоняют яхтсмены, разучивая маневры, сюда же приезжают кайтеры, виндсерферы, а прогулочные катера возят туристов. Правда, в глубь острова не ходит никто — делать там нечего.

Ехать туда на хорошем глиссере минут двадцать. И все же расстояние в три с половиной километра пролива, в котором перманентно двигается сильное ветровое течение (в зависимости от направления ветра тут вода то заходит в Лиман, то выходит обратно), кажется намного более сложным, чем поездка на какую-нибудь дачу в Подмосковье.

Дом отшельника — так его все тут и называют — видно издалека. Остров вообще практически плоский, весь из песка и ракушки, которую тут добывали в промышленных масштабах еще в царские времена — так что с берега он сливается с уровнем воды. Но построек на нем почти нет, поэтому хижину найти не составляет труда. Двигаемся сразу к ней.

Первое, что видно на острове — гигантский деревянный крест, над которым кружат морские птицы. Его поставили после большой трагедии. Несколько лет назад вожатые детского лагеря полезли купаться вместе с детьми на самом краю острова — местное течение тут образует водовороты и утягивающие вниз холодные потоки воды — погибли все.

Показания эхолота с четырех метров почти мгновенно перескакивают на 30 см — в лагуне у дома старика воды по щиколотку. Жилище рыбака-одиночки похоже на недостроенную будку сторожа: четыре обшарпанных бетонных блока, крыша из волнистого шифера, накрытая связанным веревкой хламом. Трехметровое крыльцо стоит на гигантских покрышках от «Камаза». Сразу за домом — склад дров и хвороста, связанные в охапку и высушенные местные колючки, рядом стоит вынесенная на лето печь, ванна для дождевой воды. Под домом виднеется старый топор, мотки веревки, груда бутылок и другой хлам.

Первыми нас выходят встречать двое щенков, за которыми из под москитной сетки, закрывающей единственный вход в жилище, появляется их хозяин — морщинистый сухой мужик в одних трусах с лицом, изувеченным ветром и потоками ультрафиолета. «В гости приехали?» Мы показываем старику бутылку местного вина — нам сразу сказали, что проще всего с ним говорить, имея на руках подобный аргумент — и он приглашает нас за стол.

Я тут с 1999 года. Был раньше рыбколхоз, здесь прямо и жили — станция стояла. Потом все уехали, а я остался. Я еще и поломался — вон видишь нога какая. Группа [инвалидности] хоть и рабочая, но все равно на работу бы никто не взял. Люди в девяностые и так не работали, а с инвалидностью так тем более.

В то время, когда был рыбколхоз, они тут трое по очереди ночами дежурили. Каждый по неделе. То есть рыбаков нанимали по сезонам, а числился постоянным только один бригадир, который и ночевал там же. Потом в девяностые все развалилось: просто распродали все.

Так вот меня дежурные просили по очереди — мол тебе делать нечего, замени меня на смене. Их всего трое было. И в какой-то момент вышло так, что я уже заменяю всех троих. Получается, что жил тут по несколько месяцев. Мне тут нравилось. Сейчас все остальные мои рыбаки кто поумирал, кто где — не знаю о них ничего. Мне самому-то уже 62-ой год пошел. Но вообще мало кто стал работать — все просто рыбачили тут и жили в свое удовольствие.

У меня сначала с другой стороны острова была хатка, осталась от рыбколхоза. Но ее подмыло штормом в позапрошлом году. Потом переехал в эту — тут вообще были одни стены. Я бы, конечно, еще немного достроил для уюта, но материала совсем нет. Одна ракушка и песок.

Когда все развалилось, у меня семьи уже не было. А до этого пять семей было. Даже здесь потом прожила четыре года одна девчонка со мной. Как раз в предыдущей хате с ней и жили. Так вот она от сердечного удара умерла — поссорилась с дочкой, поехала к ней мириться и там ее прихватило. А вообще она пила просто много.

Я все еще пенсию получаю. Приятель берет по доверенности, покупает на нее продуктов и привозит мне. Там, конечно, минималка какая-то — что-то вроде пяти тысяч рублей. Таких денег лучше и не видеть, так что мне приятнее продуктами получать. А так еще, конечно, рыбу ловлю. Сетки тут ставлю, на удочки иногда ловлю. Тут сети хоть ставить и нельзя сейчас по закону, но меня все знают, мои сетки никто снимать не будет.

На самом деле птицу местную тоже можно есть. Она, конечно, почти несъедобной считается — она ж вся рыбой воняет. Но я часто ем. Ко мне приятели-охотники по осени приезжают, настреливаем с ними чаек, бакланов, а потом солю их в мешке на зиму. Вот Витька у меня был из МЧС, он же постоянно на охоту ездит, так ему тут в удовольствие пострелять.

У меня была лодка на веслах — на ней бывало сам и мотался в город иногда. Но это совсем редко. Теперь лодка утонула, так что я тут без транспорта. Он мне и не нужен. Меня ребята зовут, давай поехали, но мне тут как-то спокойнее. Только совсем изредка сяду с Толиком прокатиться на моторе куда-то. Но если надо, меня кто угодно может подкинуть — вот и прогулочные с туристами сюда ходят, и МЧС, и спортсмены всякие.

Недавно тут на острове построили какие-то два здания — не знаю, что там в них будет. Но это скандал был большой. Их тут ляпанули, но так и не согласовали с администрацией ничего. А на острове строить по идее ничего нельзя — то ли заповедная зона, то ли еще что. Я-то живу в том, что уже было до меня.

Ко мне даже отдыхающих водят — посмотреть на старика. Заходят в гости иногда, разговаривают. Как вот вы пришли, так и все остальные приходят. Но чаще всего, конечно, друзья заезжают — просто так ребята заходят посмотреть, живой я еще или уже нет. Тем более сейчас яхт и шлюпок развелось в городе — все вокруг острова шныряют, видят мое жилище издалека.

В город я не люблю ездить — я уже не знаю, что там делать. Меня недавно ребята возили, так я и запутался. Не понимаю, куда меня везут, и что тут вообще происходит. Так что если бы меня даже кто позвал в городе жить, я бы не пошел. Тут на острове все у меня свое, и жизнь тут одинаковая — ничего не меняется, все спокойно всегда. Сижу книжки читаю — мне друзья романы всякие привозят, вон видишь стопка целая лежит. Больше всего люблю фантастику и исторические книги, конечно. Но у меня и журналы какие-то старые есть.

Тут работы всегда хватает — хоть дрова ходи собирай, хоть мастери что-то на будущее. Подмыло стену — надо замазывать. В окнах дырки затыкать — тут же ветра постоянные, причем он со всех сторон дует.

А зимой на море непонятно что — не лед, не вода. По такой опасно ездить, поэтому мне еду подкидывают из города спасатели. Но это редко бывает. А когда все перемерзает, ко мне ребята пешком по льду ходят. Раньше и я бывало в город по льду ходил.

Холодно тут бывает месяца четыре, не больше. Топлю печь, правда менять ее буду — надо сделать такую с ходами, чтобы прогревала помещение лучше, а то все тепло в трубу уходит. А еду готовлю на газовой печи. Привожу баллоны с газом и готовлю — он один такой стоит не больше тысячи, а его на квартал хватает. Летом чаще костер просто жгу, а печь выношу на улицу.

Иногда генератор включаю. У меня он совсем старый. Ребята привезут бензина канистру, мне ее на целый сезон может хватить. Я им почти не пользуюсь, но зимой работы меньше, из дома иногда и выходить не хочется, так что бывает от генератора и радио включаю. Настраиваешь на телевидение и слушаешь просто новости или еще что-то. «РЕН-ТВ» слушаю чаще всего. У меня есть и телевизор тут. Вот такой видишь маленький, но я его не включаю. То мне так привезли, чтобы я тут не помер, но мне он не нужен почти.

На острове самое ценное — это провизия. Консервы, свежее что-то — а воду я чаще всего дождевую собираю. Ребята, конечно, привозят, чтобы запас был, но мне этого хватает.

Я вообще родился-то в Омске — у меня там отец сидел, в 53ем году вышел по амнистии, а потом родился я. Перед тем как иди в школу, мы все переехали в Ейск, тут я и вырос. Здесь у мамы жила её мать — жена генерала. Дед-генерал во время войны погиб, так что я его не знал. Когда колхоз наш закрывался, мои все уже умерли давно. Остался только брат со своей семьей. Я сначала думал пожить в доме родителей, освободил там все для брата и его жены, а сам спал в сарае. Но потом стало ясно — не место мне там.