Квадратик

Пудов работал у нас в деревне кузнецом (что это конкретно за деревня — уточнять, я думаю не обязательно, таких в нашей стране — тысячи; скажу лишь, что она до сих стоит на славной казахско-российской реке Иртыш), лицо от постоянного соседства с огнем имел багровое, нравом обладал озороватым.

Надо также сказать, что мастером он слыл знатным. Оттягивать лемеха плугов, переклепывать бороны, сваривать шины для тележных колес для него было делом плевым, рутинным.

Квадратик еще умел выковывать — для души, как говаривал он, — всякие художественные штучки, управляясь при этом с раскаленным железом так, как будто это было и не железо вовсе, а пластилин.

Он мог выковать кленовый лист, розовый бутон, еще черт знает что. Ну вот, например, у всех в деревне заборы были как заборы: из штакетника, частокола, жердей. А Квадратик больше года мудрил чего-то кузне и, к изумлению всей деревни, обнес свой двор ажурной металлической изгородью, а в центре каждого пролета укрепил выкованный из железа же вензель «ИП» — из начальных букв своего имени и фамилии, на манер экслибриса.

Квадратик неплохо умел варить и электросваркой, но не любил вида швов, поскольку считал их — поди ж ты! — неэстетичными, и когда хотел вложить в свое изделие душу, все стыки, перекрестия сваривал только кузнечным способом.

А для скрепления звеньев своего железного забора склепал хитроумную систему креплений, и собрал его как «конструктор».

Но если бы кто-то хотел утащить хоть одно звено, фиг ли что у него бы получилось, потому что крепления эти, опять же, замыкались каким-то хитроумным способом.

Голова, одним словом! А заборные ворота и калитка у Квадратика вообще получились настоящим произведением искусства. Там и птички железные рвались в небо, и зверьки какие-то прыгали в стальных кущах.

Когда Квадратик собрал свой забор и покрасил его, вся деревня ходила любоваться, да и всех заезжих гостей водили сюда как на экскурсию.

Забор Квадратика показали даже по областному телевидению, и в передаче этой его назвали художником. Во как!

Ну вот, значит, идет наш художник по деревне, а навстречу ему Федор Селиванов со своим больным зубом.

— Ты чего это скуксился, Селиван? — участливо спросил его Квадратик.

— Зубом маюсь, — простонал Федор. — В район вот надо.

— К зубнику, что ли? Так зря — вон Агафониха только что вернулась ни с чем. Нет его. В область зачем-то поехал.

Селиванов облегченно вздохнул — встреча с врачом, внушающим ему страх даже издалека, откладывалась.

Но проклятому зубу как будто только это и нужно было — он заныл с удвоенной силой. Федор даже затряс головой от боли.

Квадратик сочувственно поцокал языком и предложил:

— Хочешь, я тебе помогу?

— А как? — рыдающе спросил Федор. — Выбьешь, что ли?

— Зачем, — обиделся кузнец. — Применю народное средство, даже не охнешь. Ну, пошли… Как куда? Ко мне в кузню…

Здесь надо сделать совсем небольшое отступление. Кузня эта раньше была колхозной, потом совхозной, а когда совхоз развалился, перешла в собственность Квадратика.

Потому как никому была не нужна. Все в совхозе растащили, а вот кузницу не тронули. Не было там ничего ценного, кроме нескольких куч ржавого металла.

Правда, когда началось поветрие повального сбора и сдачи металлолома (в райцентр разобрали и увезли все, что было железным и похожим на железо), металлоискатели устремили свои взоры и в сторону кузни.

Но Квадратик успел сколотить рядом с кузней дощатый сарай, перетащил туда несколько тонн погнутых и ржавых уголков, прутков, труб и пр., закрыл все это богатство под замок и затем громогласно объявил, что если хоть одна сволочь сунется к его металлическому складу, он тому голову расплющит кувалдой.

Вот так вот — запросто положит на наковальню, и ахнет со всей дури. А Квадратик силищей обладал неимоверной. Потому как начинал он молотобойцем, сразу после армии, еще в семидесятые годы, и набил себе кувалдой такие мышцы, что куда там всяким Ван Даммам и этим, как их, Шварценеггерам.

А художественной ковке он научился, знаете у кого? В тот год у нашей деревни остановился цыганский табор. Эти цветистые, горластые поселения на колесах появлялись в наших местах в те времена практически ежегодно.

Они разбивали свои шатры или за селом, или на лугах, и активно приступали к своей национальной трудовой деятельности. как то: женщины с детьми попрошайничали, гадали, незаметно таскали кур, которые при этом почему-то никогда не поднимали гвалт, что им полагается по определению, а покорно сидели в складках многочисленных юбок до решения их куриной судьбы.

Было в таборе и двое кудрявых смуглых кузнецов, сверкающих золотозубыми улыбками. Управляющий отделением тут же прикомандировал их к Квадратику, к тому времени оставшемуся в кузнице за главного (пожилой уже кузнец Пахомыч очень сильно заболел, его увезли сначала в районную, а потом в областную больницу, откуда он вернулся уже только на наше деревенское кладбище — рак).

И вот эти двое цыган, не без участия, конечно же, нашего Квадратика, перебрали и заново склепали для полеводческой бригады десятки борон, а попутно выковывали желающим, за небольшую плату, топорики, остроги, цыганские ножи, а самое удивительное — железные розы, и даже с шипами на проволочных стеблях.

Квадратик дневал и ночевал рядом с цыганскими кузнецами, и они таки открыли ему, что называется, «секрет дамасской стали».

И Квадратик — сам! — сначала выковал ромашку, потом — резной кленовый лист, ну, а дальше пошло-поехало.

Так благодаря цыганам наша деревня неожиданно заполучила человека, который управлялся с железом, как стряпуха на кухне с тестом. Даже сноровистее.

Да, о чем же это я? А, вот: долго ли, коротко шли наши друзья, но скоро оказались на месте. В прохладной, с закопченными до черноты стенами кузнице Квадратик усадил Федора на какой-то чурбак рядом с наковальней, бросил ему на колени моток суровой нитки и приказал:

— Обвяжи-ка больной зуб покрепче… Делай что говорят, или вали отсюда!

Федор тягуче сплюнул и простонал:

— Коновал хренов. Так я и сам бы смог.

Но подчинился — выбора у него не было. Пока Федор, повизгивая и суча ногами, шарился у себя во рту, Квадратик раздул горнило мощными качками мехов и сунул в гудящее пламя обрезок трубы.

Федор с обреченным видом следил за приготовлениями кузнеца. Потом беспокойно завозился и спросил:

— Ты чего это, выжигать мне зуб собрался, что ли? А шнур этот — уж не бикфордов ли?

— Помолчи, — отмахнулся Квадратик. — Что я, садист-мазохист какой-нибудь? Я свое дело почти сделал. Теперь все зависит от тебя… Закрывай глаза, говорят тебе!

Федор махнул рукой и крепко зажмурился. Квадратик проворно выбрал слабину шнура и привязал конец к наковальне.

Затем выхватил щипцами из горнила раскаленный металл, издал нечеловеческий вопль и сунул белый, испускающий искры обрубок трубы под нос широко распахнувшему от ужаса глаза Селиванову.

Тот ошалело откинулся назад:

— Ты чего это, паразит? Да я тебя сейчас…

И пошел, набычившись, на кузнеца.

— Не слышу «спасиба», — ласково сказал Квадратик, отбрасывая лязгнувшие щипцы.

— Что-о?! — оторопел от такой наглости Селиванов.

И вдруг остановился, осторожно потрогал щеку, повозил за ней языком.

— Хы, а зуба-то нет! И не болит. Когда это ты успел?

— Я-то тут при чем? Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Квадратик поднял с пола шнур. На конце его сиротливо покачивался зуб с черной дыркой.

— Так выходит, что это его все-таки я сам выдернул? — изумился Селиванов. — Ну, Ванюша, и хитер же ты.

— Народное средство! — внушительно сказал Иван Пудов по прозвищу Квадратик. — На, держи на память. Хотя постой, не прячь его пока, а подержи вот так на весу.

И Квадратик, повозившись в кучке железа, выбрал из нее какую-то большущую гайку, зажал в клещах и сунул в горнило.

Через пару минут он аккуратно положил на наковальню раскаленный до белизны кусок металла и, время от времени бросая беглый взгляд на раскачивающийся на шнурке селивановский зуб, затюкал молоточком.

Еще пять минут, и он сунул уже не белое, а тускло-красное и начинающее покрываться серой окалиной изделие в лоханку с водой, которая тут же забулькала, запарила.

Потом Квадратик извлек из лоханки выкованную им штуковину, обтер тряпочкой и протянул Селиванову:

— На вот. Хочешь, на шее носи, хочешь — на стенку повесь.

— Ё-моё! — пробормотал Селиванов, вглядываясь в сизую железную штуковину. — Так это же мой зуб! Только раз в десять больше, и даже дупло в нем проделал! Ну ты, Квадратик, и мастер!

— Как учили, — весело ответил Квадратик, вытирая руки о фартук. — Ну, водка-то у тебя дома есть? Пошли, надо бы тебе продезинфицироваться, да и мне стресс снять не мешает…

И они дружно затопали по деревенской улице к дому Селиванова, весьма довольные друг другом и оживленно болтая на ходу.

Это только одна пришедшая мне на ум проделка Квадратика, на которые он был так же изобретателен, как и при работе со своими железяками.

А вот теперь нет уже и нашего Квадратика. Умер у себя в кузне в одно мгновенье — как раз кому-то чего-то выковывал, в очередной раз занес над наковальней молоток, как бы задумался на секунду и рухнул на земляной пол. Сердце.

Могилка Квадратика обнесена маленькой копией его знаменитого ажурного забора.

Оказывается, он сам загодя ее заготовил и жену предупредил: мол, смотри, Мария, если что — то вот там, в сараюшке, стоит разобранная оградка, за что, конечно, тут же схлопотал от нее.

Нет Квадратика. Но люди его будут помнить еще долго. Почти в каждом дворе деревни есть его работа: кому ухват выковал, кочергу, скребок для чистки обуви от уличной грязи, кому — лопнувший обушок топора заварил.

У самых уважаемых Кавдратиком людей хранятся выкованные им цветы, листочки всякие, птички-зверушки. Все как настоящее. Только железное. А значит — вечное…
© Марат Валеев