«Как сказал мой друг Олег Ефремов: “Ну что ты, Миша, плачешь? У неё нет органа, которым любят”. Помню, как после инсульта я прилетел из Америки в Москву. Мы ехали из Шереметьево в Переделкино. По дороге Катя просит остановиться и сходить за картошкой. У меня сердце больное, а она меня навьючила. Это лишь один из примеров».
«Я приехал домой и сказал жене: “Алла, я ухожу”. Собрал свой чемодан и пошёл к двери. А дочка, ей было четыре года, спрашивает: “Папа, ты нас бросаешь?”. Я вернулся, поставил чемодан. Потом пошёл к Тамаре и сказал: “Извини, не могу”. Проводил её на вокзал. Перед отходом поезда она сказала: “Ты никогда меня больше не увидишь”».
«Мы были детьми... Встретились возле Боткинской больницы, отдали паспорта в ЗАГС на регистрацию. Счастливы были безумно! Мы лишили друг друга невинности, и все болячки прошли у меня после того, как я стала женщиной. Я ведь ребёнок войны — болела тифом, корью, дифтерией, с детства без таблеток жить не могу».
«Толя Егоров, моя любовь, пошёл меня провожать… Мы стояли на перроне тульского вокзала… Я ревела. А он мне сказал, желая утешить: “Ну, ты что?! Не на войну же я тебя провожаю!..”. Должна признаться, что об этой “вечной любви” я забыла почти сразу после начала съёмок – мы написали друг другу по паре писем, и жизнь покатилась дальше…».
«Я старался максимально держаться, а потом уходил в уборную и бился головой о стену, когда видел, как она страдает, как ей было больно. А при ней старался этого не делать. Аллочка не должна была кричать от боли, не должна была плакать. Она вела потрясающую жизнь, она была достойна улыбок».
«Люди пишут об этом не просто так, случайно, потому что им покоя не даёт, как же мои дети. Конечно, им плевать на моих детей. Они на этом цинично делают деньги. Потому что щекотливая тема. Это манипуляция сознанием обывателя. Потому что обыватель знает, как надо жить, и, если ты не вписываешься в эти понятия, начинается возмущение. Обыватель хочет подглядывать, сплетничать, осуждать и прочее».
«Долгим был путь Мордюковой к признанию. Представьте только, что пережила она, сколько мук претерпела. Снялась в очень трудном фильме, как для воплощения, так и для понимания. И два десятка лет ей в уши жужжали о том, что она совершила преступление...»
«Когда люди полтора года работают вместе с утра до вечера, эти слухи не могут не родиться, это нормально. Но я их стараюсь не принимать во внимание. Я даже общаюсь с Настей. Она приезжала к нам пару раз с Сережей в гости, но на этом наше знакомство и ограничилось».
«Ту сцену снимали целый день в старом корпусе “Мосфильма”. Стояла страшная жара, работали софиты. Так что без одежды я даже чувствовал себя комфортнее, все-таки было два или три дубля. Поначалу планировалось, что я буду сниматься в трусиках телесного цвета».
«(Либералами) даже не допускается мысли, что человек говорит не потому, что ему угрожают или дали денег, а потому, что он так думает! Я уже по шкале рукопожатности уважаемых либералов спустился куда-то ниже ада. Те, кто себя так называет, не допускают существования иных точек зрения, кроме своих собственных».
«Она устраивала ему страшные истерики прямо в театре. Фрунзик не мог даже поздороваться с другой женщиной – сразу ревность. Дома била посуду, лезла драться, кричала… Поведение становилось неадекватным. Брат надеялся, что рождение второго ребенка её успокоит. Но стало ещё хуже…»
«Нам подобрали несколько песен, три из которых потом стали хитами. Начав работать в студии, вскоре мы вынуждены были признать, что между нами возникла симпатия. Мы пытались держать себя в руках, хотя это было тяжело, а порой и невозможно. Мы ездили на гастроли, зарабатывали и любили друг друга».
Судьба одной из главных советских кинокрасавиц.
«Тогда я убедилась, дура эдакая, что “женщины любят ушами”. Он так искусно расставил “силки”, что я, не помня себя, в них и попала… Он говорил и говорил, словно одержимый, о том, как мы будем жить: “Мы будем всегда вместе, будем жить прекрасно. Совершенно не так, как другие… Никакого быта, кастрюль, сковородок и грязного белья!»
«Что касается Меньшова, я слышала, что свекровь жила с ним гражданским браком, но они расстались еще до рождения Саши. И он никогда не спрашивал, кто его отец. У Александра такой культ матери, что ему папа не нужен».
