Как немецких солдат в Сталинграде обкрадывали

Вот только по воспоминаниям самих немцев, суда у них боялись далеко не все. Крали их околоштабные и интендантские «герои» так, что их размаху и беззастенчивости могли бы позавидовать коллеги из других армий.

Вот с чем пришлось столкнуться майору Гельмуту Вельцу, оказавшемуся в Сталинградском котле. После расформирования остатков его саперного батальона 16-й танковой дивизии он вместе с несколькими уцелевшими солдатами ждал при штабе армии нового назначения. Здесь, как он убедился, от недоедания отнюдь не страдали: «Яркая лампа тонет в облаках сигаретного дыма. Тепло, можно даже сказать, жарко. За столом – два интенданта, дымят, как фабричные трубы, перед ними – рюмки шнапса. Одна из шести деревянных коек занята, на ней растянулся спящий солдат. – Да, можете располагаться. Сегодня комната освобождается, через полчаса отбываем.

Не найдется ли у них по сигарете и для нас?

– Ясное дело, господин майор, вот вам сотня! - И интендант сует мне в руку большую красную пачку. Австрийские, «Спорт». Лихорадочно открываю пачку. Получает каждый. Байсман протягивает спичку, мы уселись, наслаждаемся куревом, глубоко затягиваемся. Вот уже неделя прошла, как мы выкурили последнюю сигарету. Войска израсходовали свои последние запасы. Чтобы покурить вдоволь, надо было поехать в высший штаб. Тут сотня – за здорово живешь! Видно, здесь экономить не приходится…

Здесь полно драгоценностей, давно ушедших в прошлое. Из двух полуоткрытых мешков поблескивают банки с мясными и овощными консервами. Из третьего вылезают пачки бельгийского шоколада по 50 и 100 граммов, голландские плитки в синей обертке и круглые коробочки с надписью «Шокакола». Еще два мешка набиты сигаретами: «Аттика», «Нил», английские марки, самые лучшие сорта. Рядом лежат мучные лепешки, сложенные в точности по инструкции – прямо по-прусски выстроены столбиками в ряд, которым можно было бы накормить досыта добрую сотню человек. А в самом дальнем углу целая батарея бутылок, светлых и темных, пузатых и плоских, и все полны коньяком, бенедиктином, яичным ликером – на любой вкус. Этот продовольственный склад, напоминающий гастрономический магазин, говорит сам за себя. Командование армии издает приказы о том, что войска должны экономить во всем, в чем только можно, в боеприпасах, бензине и прежде всего в продовольствии. Приказ устанавливает массу различных категорий питания – для солдат в окопах, для командиров батальонов, для штабов полков и для тех, кто «далеко позади». За нарушение этих норм и неподчинение приказам грозят военным судом и расстрелом. И не только грозят! Полевая жандармерия без лишних слов ставит к стенке людей, вся вина которых только в том, что они, поддавшись инстинкту самосохранения, бросились поднимать упавшую с машины буханку хлеба. А здесь, в штабе армии, который, вне всякого сомнения, по категории питания относится к тем, кто «далеко позади», и от которого все ожидают, что сам-то он строжайшим образом выполняет свои приказы, именно здесь целыми штабелями лежит то, что для фронта давно уже стало одним воспоминанием и что подбрасывается как подачка в виде жалких граммов тем самым людям, которые ежечасно кладут свои головы….

Полный состав штаба за накрытым к завтраку столом – и редеющие с каждым днем ряды солдат, зубы которых с остервенением вонзаются в конину, – таковы контрасты, такова пропасть, которая становится все шире и непреодолимее...».

После прочтения таких воспоминаний представление о хваленой немецкой честности и порядке невольно подвергается значительным коррективам.

Кстати, прежде чем майор Вельц смог насладиться шикарным штабным снабжением, ему довелось побывать в госпитале и оценить тамошнее довольствие: «Соседнее помещение – бывший школьный класс – занимают страдающие от истощения на почве голода. Здесь врачам приходится встречаться с такими неизвестными им явлениями, как всевозможные отеки и температура тела ниже тридцати четырех градусов. Умерших от голода каждый час выносят и кладут в снег. Еды истощенным могут дать очень мало, большей частью кипяток и немного конины, да и то один раз в день. Бланкмайстеру самому приходится объезжать все расположенные поблизости части и продовольственные склады, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Иногда не удается достать ничего. О хлебе тут почти забыли. Его едва хватает для тех, кто в окопах и охранении, им положено по 800 калорий в день – голодный паек, на котором можно протянуть только несколько недель».

Как говорится, почувствуйте разницу между кониной и бельгийским шоколадом. Но, может быть, майор Вельц столкнулся с единичным, нетипичным случаем? Однако то, что положение раненых в немецкие госпиталях было просто катастрофическим, отмечали и советские военные. Например, Глеб Бакланов, назначенный комендантом Заводской части Сталинграда после капитуляции Паулюса был потрясен тем, что немецкий врач даже не знал, сколько пациентов его госпиталя осталось в живых. А о поразительных «контрастах» в обеспечении продовольствием воюющих на передовой и штабников вспоминали и другие уцелевшие в Сталинграде немцы.

Вот, например, что увидел в штабе шестой армии полковник Луитпольд Штейдле, командовавший 767-м гренадерским полком 376-й пехотной дивизии буквально в последние дни обороны: «Распахиваю дверь, не постучавшись и не прочитав надписи на ней. Я оказываюсь в освещенном множеством свечей большом помещении, среди десятка офицеров. Они навеселе, одни сидят за двумя столами, другие стоят, облокотившись о комод. Перед ними стаканы, бутылки вина, кофейники, тарелки с хлебом, печеньем и кусочками шоколада. Один из них как раз собирается бренчать на пианино, освещенном несколькими свечами».

Буквально за несколько минут до этого полковник, от полка которого осталось к тому времени 11 офицеров, 2 врачей, 1 ветеринар и 34 солдата, безуспешно пытался объяснить начальству, в каком состоянии находятся солдаты на передовой и даже пытался напугать возможностью междоусобных боев внутри котла: «Вам придется считаться с тем, что скоро и здесь, да, именно здесь, на дворе и в этих коридорах подвала, немецкие солдаты начнут стрелять в немецких солдат, а может быть, и офицеры – в офицеров. Быть может, будут пущены в ход даже ручные гранаты. Такое может случиться весьма неожиданно». Но при наличии шоколада и вина понять настроение окопных солдат штабникам было сложно. В общем-то, в немецкой армии при действительно прекрасной организации все-таки действовала неизбежная в любой военной структуре закономерность, сформулированная Ярославом Гашеком в бессмертной книге «Похождения бравого солдата Швейка»: «Когда …солдатам раздавали обед, каждый из них обнаружил в своем котелке по два маленьких кусочка мяса, а тот, кто родился под несчастливой звездой, нашел только кусочек шкурки. В кухне царило обычное армейское кумовство: благами пользовались все, кто был близок к господствующей клике. Денщики ходили с лоснившимися от жира мордами. У всех ординарцев животы были словно барабаны». Ну, просто 6-я армия вермахта в сталинградскую зиму.

Надо отметить, что немецкие воспоминания о воровстве их интендантов подтверждаются и наблюдениями представителей советской стороны во время капитуляции 6-й армии. Победители заметили, что при крайней истощенности большинства пленных некоторые из них «были в полном теле, карманы набиты колбасой и другой снедью, по-видимому, оставшейся после распределения «скудного пайка».

Что бы сказали обладатели колбасы по поводу рассуждений о том, как они-де «не обкрадут, не объедят свово брата немца – у их с этим делом строго»? Наверное, посмеялись бы над такой наивностью красноармейца. Он слишком хорошо думал о немецких тыловиках.

Но мало того, что внутри кольца за счет сражающихся солдат «красиво жили» интенданты и околоштабные прихлебатели. При этом несусветный хаос творился и при организации обратных вылетов из Сталинграда на «Большую землю».

Кто, казалось бы, в подобной ситуации в первую очередь подлежит эвакуации? Логично было бы в первую очередь вывозить тяжелораненых. Сражаться они все равно не могут, а вот в доставке медикаментов и продовольствия нуждаются. Но раненым место находилось далеко не всегда:

«На аэродроме царит лихорадочная спешка. Колонна въезжает, все быстро вылезают из машин, самолеты уже готовы к вылету. Посторонних на поле не допускает охрана. В то время как над нами разыгрывается воздушный бой и один «мессершмитт» ловко пытается подняться выше двух русских истребителей, двери серо-белых самолетов раскрываются, и вот уже первые офицеры сидят внутри. Денщики едва поспевают за ними. С ящиками, чемоданами и бельевыми мешками они рысцой бегут вслед. В самолеты грузят два мотоцикла. Пока их втаскивают наверх – а это нелегко, ибо вес у них солидный, – я успеваю переговорить со штабным писарем, в глазах которого светится радость нежданного спасения. Он настолько опьянен этой радостью, что готов дать самые подробные ответы на все вопросы. Генерал хочет сразу же после приземления – предположительно в Новочеркасске – как можно скорее двинуться дальше на запад, согласно приказу, разумеется. Автомашину, к сожалению, в такой небольшой самолет не втащишь, вот и везем два мотоцикла, оба заправлены до самого верха».

Вывозить вместо раненых генеральские мотоциклы и бельишко штабных офицеров – сильный ход. Надо ли при таком поведении начальства удивляться тому, что на сталинградском аэродроме Питомник эвакуация превратилась в форменное безобразие? «На самом краю аэродрома расположены большие палатки санитарной службы. По приказу командования армии все тяжелораненые транспортируются сюда, чтобы они могли вылететь на машинах, доставляющих предметы снабжения. Армейский врач генерал-майор медицинской службы профессор доктор Ренольди находится здесь; он отвечает за отправку раненых. Фактически он бессилен навести порядок, так как сюда добираются и многие легкораненые. Они прячутся в пустых окопах и бункерах. Как только приземлилась машина, они первыми оказываются на месте. Безжалостно отталкивают они тяжелораненых. Некоторым удается, несмотря на жандармов, проскользнуть в самолет. Часто мы вынуждены снова очищать самолет, чтобы освободить место для тяжелораненых. Нужна кисть Брейгеля, прозванного живописцем ада, или сила слова Данте, чтобы описать страшные сцены, свидетелями которых мы здесь были последние десять дней».

Как можно от солдат требовать порядок при эвакуации, если они видят, как генерал и офицеры мотоциклы и барахло вывозят вместо раненых?

Надо ли удивляться тому, что уже в декабре 1942 года, еще за несколько недель до конца сражения немецкие солдаты начисто забыли о пресловутой прусской выправке? «Разведчик Александр Пономарев доставил в штаб дивизии пленного, весь вид которого мог служить убедительной иллюстрацией к тезису «Гитлер капут». На ногах у гитлеровца – что-то напоминающее огромные валенки на деревянных подошвах. Из-за голенищ вылезают пучки соломы. На голове поверх грязного ситцевого платка – дырявый шерстяной подшлемник. Поверх мундира – женская кацавейка, а из-под нее торчит лошадиное копыто. Придерживая левой рукой «драгоценную» ношу, пленный козырял каждому советскому солдату и звучно выкрикивал: «Гитлер капут!» - вспоминал Иван Людников, во время Сталинградской битвы командовавший 138-й стрелковой дивизией, оборонявшейся в районе завода «Баррикады».

Причем, пленный оказался не рядовым, а фельдфебелем (!). Чтобы самого господина немецкого фельдфебеля, издавна считавшегося живым воплощением порядка и дисциплины, довести до такого непотребного состояния, нужно было очень постараться…Командир 13-й гвардейской стрелковой дивизии Александр Родимцев в своих мемуарах с нескрываемым удовольствием процитировал приказ командира 134-й германской пехотной дивизии:

«1. Склады у нас захватили русские; их, следовательно, нет.

2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохие в боевых частях.

3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.

Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть».

4. Я не возражаю против ношения русских штанов».

Предсказание полковника Штейдле не сбылось – междоусобные бои в Сталинградском котле так и не вспыхнули. Но не случайно именно немецкие пленные из сталинградского котла стали костяком антифашистской организации «Свободная Германия». Надо ли этому удивляться?