Жизнь в чёрно-белых фото

Никита Сергеевич Хряк-определитель.
Самая большая свиноферма в Советском Союзе была построена по итальянскому проекту неподалёку от Нижнего Новгорода. На небольшом пятачке земли собрали 250 тысяч свиней. За месяц поросёнка откармливали до ста килограммов и отправляли на бойню. На фабрике была продумана каждая мелочь, в том числе и воспроизводство поголовья.
Вдоль длинного ряда узких клеток, в которые хвостиками к проходу были втиснуты самки, вели на поводке, словно собаку, хряка-определителя. Каждый раз, когда он чуял запах готовой к оплодотворению самочки, он кидался к хвостику, но безжалостный зоотехник тащил его дальше. Номер клетки заносился в блокнотик, чтобы следом за хряком-определителем к ней подвести хряка-осеменителя — этот хряк чем-то выгодно отличался от «определителя» с точки зрения технологии. А бедный определитель после завершения обхода был водворён в загон для самцов в таком возбуждённом состоянии, что, встав на задние лапы, произнёс пламенную речь о человеческом бездушии и вероломстве. Тут-то мне и удалось сделать этот портрет.
Когда я по возвращении из командировки среди других фотографий с гордостью предъявил руководству и эту, мне сказали, что хряк слишком похож на Никиту Сергеевича Хрущёва, и потому публиковать его нельзя. Теперь можно.

Ихтиолог тракторного завода с мальком белорыбицы.
Своё название белорыбица получила, потому что нерестилась в башкирской реке Белой, а жиры нагуливала в Каспийском море. Семьдесят лет назад она ценилась дороже осетра.
Сгубили царскую рыбу волжские плотины и Волгоградская ГЭС. Рыба поднималась по Волге, упиралась в преграду и вынуждена была откладывать икру где-то здесь, возле города-героя. Условия для выживания икринок и мальков тут были совсем не подходящие — белорыбице нужно каменистое дно и сильное течение, а под Волгоградом дно песчаное и Волга спокойна и нетороплива.
В семидесятых годах власти осознали, что ценной рыбе грозит полное вымирание, и построили небольшой рыбоводный заводик под Астраханью, где из оплодотворённой икры выращивали мальков. Говорят, что только два малька из ста доживали до половой зрелости, но специалисты были уверены, что самовоспроизводство белорыбицы навсегда прекратилось и популяция вида сохранялась лишь их стараниями.
Как-то зимой я приехал в командировку на Волгоградский тракторный завод. Сопровождать меня по территории завода попросили заводского ихтиолога — завод заботился об экологии и содержал ихтиологическую лабораторию. Вечером ихтиолог рассказал мне, как он за три бутылки водки спас от гибели белорыбицу.
Зимой Волга замерзает. Иногда заводчанам приходилось взрывать лёд, чтобы произвести какие-то работы на дне. В таких случаях по инструкции полагалось обязательно приглашать ихтиолога, чтобы он мог осмотреть оглушённую рыбу в научных целях. Как-то раз он выловил сачком оглушённых мальков белорыбицы. Это было сенсационной находкой — самовоспроизводство можно было считать доказанным. Нерестилище могло быть только в одном месте — непосредственно под плотиной, там где особенно сильное течение.

Ихтиолог был реалистом и не стал сообщать властям о своей находке. В то время в городе с помпой строили искусственные нерестилища для осетров. Власти решили приучить глупую рыбу откладывать икру не на мелководье правого берега Волги, а на левом берегу, где она этого сроду не делала. Не жалея денег, на мелководье баржу за баржей сыпали гравий. Специалисту ясно было — выброшенные деньги, но его никто не слушал. Тогда он рассказал о своей идее капитану баржи. Тот за три бутылки водки под покровом ночи высыпал под плотину три баржи гравия, предназначенного для осетровых нерестилищ. С тех пор у белорыбицы есть настоящий роддом. Естественный.

Переходящий ёж. 1978 год.

Симпатичный двухпудовый ёжик, отлитый из чистого свинца и утыканный острыми гвоздями, служил переходящим призом для самого отстающего председателя колхоза в одном районе Алтая. Вручался он на торжественном собрании, там же, где и переходящее красное знамя и премии передовикам.
Ежа боялись как огня. От него старались поскорее избавиться, спешно перевыполняя планы по сдаче яиц, хлеба и другого продовольствия. Передовики в те времена с удовольствием фотографировались для досок почёта. Тогда я посмеивался над этим невинным честолюбием, думая, что премировать и наказывать лучше рублём.А недавно зашёл в офис одной крупной американской компании в Москве. На стене висела до боли знакомая доска почёта: «Лучшие люди нашей компании».И опять я задаю себе вопрос: эта фотография — документ эпохи или нет?

Водяной.

Каких-нибудь двадцать пять лет назад в Москве на улицах было не принято целоваться. Случайно, во время ночной съёмки, ко мне в совершенно архитектурный кадр вошла парочка и слиплась. И каким-то ветром в меня занесло мысль снимать поцелуи. Я выложил снимок на фотосайте и предложил всем желающим поучаствовать в съёмке серии «Москва для поцелуев».
Месяца два никто не откликался. А потом вдруг прорвало. Пошли молодые фотографы с подружками. На одной из первых съёмок мы обосновались на Софийской набережной, прямо напротив Кремля. Прохожие сыпали шуточками и предлагали помощь. Один парень был готов за поцелуй искупаться в Москве-реке. Я подумал, что он шутит — апрель, вода ледяная! А он разделся и бухнулся в воду. Парень был сильно навеселе, от него разило перегаром, и настоящего поцелуя ему не обломилось.
Серия «Москва для поцелуев» вскоре была опубликована в «Огоньке», «Московском комсомольце», в газете «Московские новости» и ещё в нескольких изданиях — общим тиражом в несколько миллионов. Потом ещё и по телевизору показали сюжет, как я снимаю поцелуи в подземном переходе у метро на Красной Пресне.
С тех пор в Москве поцелуи на улицах стали нормальным явлением. Целуются теперь всюду, в метро на эскалаторе, в магазинах, на выставках. Устраивать фототеатр теперь нет нужды. Я и сейчас снимаю поцелуи, но уже старым дедовским методом, то есть репортажно.

Брестская история. Любовь.

В 1975 году в Брест на празднование тридцатилетия Победы съезжались приглашённые музеем крепости ветераны. Вечером, накануне праздника, мемориал был пуст. Я издали увидел фигурку одинокой женщины с букетиком сирени в молочной бутылке. Она шла вдоль выбитых на граните фамилий. Когда я подбежал к ней, она уже стояла на коленях и горько рыдала.
В те годы в фотографической прессе на все лады обсуждалось: имеет право фотограф снимать скрытой камерой или нет? Морально или аморально? Я тогда был максималистом и думал, что морально. Потому что срежиссированная фотография перестает быть документом и становится подделкой. Но с другой стороны, кто дал фотографу право вторгаться в чужую жизнь?
Так или иначе, но я снял вдову рядового Рябова.
Молодой девушкой она влюбилась в односельчанина. Забеременела, а суженого забрали в армию. Она хотела рожать непременно рядом с мужем и потому, вопреки уговорам родных, уехала в далёкий Брест — к месту службы. Родила в военном госпитале за несколько дней до начала немецкого наступления. В ночь на 22 июня 1941 года муж прибегал к ней в самоволку посмотреть на сына. А через два часа немцы уже взяли Госпитальный остров. Разъярённые немецкие солдаты расстреливали всех мужчин. На её глазах какой-то офицер застрелил её ребёнка.Она не помнила, как оказалась в подземелье. Там прятались чудом уцелевшие больные, которые спустя несколько дней решились ночью переплыть через канал и пойти вдогонку за нашими отступающими войсками. Месяца через два она стала медсестрой и провоевала до победы.В конце войны стало известно, что мужа в живых нет. Она вышла замуж за однополчанина, родила трёх сыновей, но первую свою любовь так и не забыла.Накануне Дня Победы муж отпускал её в Брест — выплакаться.