Эксклюзив! Художник Пётр Караченцов поделился воспоминаниями о брате

Художник Пётр Яковлевич Караченцов подарил миру двух сыновей. Старший из них, Николай Караченцов, хорошо известен нашим читателям по фильмам «Человек с бульвара Капуцинов» и «Собака на сене», спектаклям «Шут Балакирев» и «Юнона и Авось». Корреспондент Fishki и «Я люблю кино» побеседовал с младшим братом Николая Петровича, художником Петром Петровичем Караченцовым.

Об отце и выборе пути

- Вы решили стать художником, пойдя по стопам отца?

- Вопрос «Кем стать?» никогда перед мной не стоял. Я, наверное, одновременно начал рисовать и разговаривать. Так что всегда, с самого детства, я знал, чем хочу заниматься.

- Любопытно, ведь ваш отец, Пётр Яковлевич, проявлял интерес и к актёрской профессии.

- Неслучайно в европейских языках художник это artist, «артист». Думаю, не бывает людей, которые не хотели бы быть артистами. Я даже проходил пробы в фильм «Мальчики» и шёл у режиссёра первым номером. Но ещё на съёмках мне казалось, что то, что режиссёр от меня требует — это ложь, такого в жизни не бывает. И когда фильм вышел, я подумал: «Слава Богу, что меня в нём нет».

- Но от съёмок в «Мальчиках» вы отказались?

- Я говорил, что перехожу в другую школу, что у меня времени нет. Но тем самым я возбудил жуткое желание со мной работать, ведь если кто-то убегает, его преследуют. Взрослые люди меня уговаривали, а я же уже в этом возрасте был очень вежливым. Так получилось, что я рос в писательском доме на Красноармейской улице, и там в основном дворы были неблагополучные. Все дворы время от времени друг друга колотили, и тот, что оказывался побит, шёл к нам, в писательский двор, восстанавливать самооценку. Это воспитало в нас патологическую вежливость. Так что отказать режиссёру напрямую мне было неудобно, и я разбил себе нос. Вернее мне помогли, конечно. Прямо в переносице разбили и так два раза, а съёмки ведь процесс стремительный, некогда ждать, когда у меня там всё заживёт. Пробовали, конечно, исправить с помощью грима, но лицо подростка — это всё же не лицо взрослого человека, грим не помог.

О музыке

- Вы не любите громкие спектакли, концерты?

- Я не люблю музыку, мне кажется, что она навязывает эмоции. Сидишь, о чём-то своём думаешь, а тут эта навязанная услуга. Я даже в такси всегда прошу выключить, если хватает наглости, конечно. Музыка ведь требует ответа, эмоционального отклика, а для моей работы нужна максимальная собранность. Нужно собрать всего себя в луч, чтобы прожечь дыру в холсте.

- Уже в новом тысячелетии ваш брат открыл в Подмосковье так называемую «Школу искусств Караченцова».

- Вы имеете в виду ту, где стэп?

- Насколько мне известно, там был не только стэп, но и разнообразная программа, включающая в себя изобразительное искусство. Он не спрашивал вашего совета, например, по обустройству художественных классов?

- На это не было времени. В тот период у каждого из нас на глазах были свои шоры и каждый шёл в своём русле, хотя эти русла и были между собой похожи. Он был похож на ветер, который несётся мимо тебя. Коля мыслил самостоятельно и мыслил остро, он разбирался в том, что делает артист на сцене, и том, что делает артист как художник.

О потерях

- В последние годы обязанность ухаживать за вашим (и Николая Петровича) отцом легла на ваши плечи. Вы сдавали квартиру, на полученные деньги нанимали для него сиделку…

- Сначала я долгое время делал всё для того, чтобы ухаживать за ним самостоятельно. Но я не мог одновременно ухаживать за ним и зарабатывать деньги. Мы экономили настолько, что порой приходилось выбирать, что купить: еду, чтобы положить в тарелку, или моющее средство, чтобы эту тарелку потом вымыть. Так что настал момент, когда я понял, что единственный выход — это сдать квартиру, на вырученные деньги снять другую, там где сейчас метро Хорошёвская, и обеспечить отцу уход. Я старался следить, чтобы всё делали правильно, лебезил перед теми, кто ухаживал за отцом — чтобы не только деньгами обеспечить их хорошее отношение.

- А Николай Петрович знал об этой ситуации? Он помогал деньгами?

- Конечно, но не мог же я попросить у него столько, сколько на самом деле нужно. Деньги-то и мне самому были нужны, и на жизнь, и на творчество.

- Как братья вы с Николаем Петровичем сблизились именно после смерти отца.

- К сожалению, да. Вернее, хорошо, что сблизились, но плохо, что вот так.

- Получается, после этой трагедии вы нашли друг в друге поддержку.

- Конечно, это же абсолютно естественная вещь, как закон природы. Я бы сказал, что нашёл в нём больше, но не знаю, как это измерить. Мы обнаружили, что решаем все вопросы так, словно давно это репетировали, словно нас с детства воспитывал один человек, хоть это было и не так. У нас не возникало разногласий по сложным вопросам: или Коля озвучивал мысль, которая уже вертелась у меня в голове, или наоборот. На поминках мы говорили едва ли не хором. Вернее, когда я собирался встать и произнести речь, встал брат и буквально слово в слово сказал то, что я намеревался сказать.

- Вы помните, как Николай Петрович отреагировал на потерю отца?

- Первые дни мы с ним занимались решением чисто практических вопросов. У меня тогда впервые в жизни заболело сердце, а Коля сказал: «Выпей водки, пройдёт»,то есть у него уже был подобный опыт. Видимо, с его мамой.

Знаете, человек может очень долго говорить о своей боли, но ты понимаешь, что он делает это из вежливости. А бывает наоборот. Коля ведь был до такой степени холерик, что его появление в нашем доме ощущалось ещё до того, как прозвенит звонок. И когда он переступал порог — это как цирк приехал, он вываливал огромное количество новостей, идей, информации. И они с отцом, едва ли не взяв друг друга за грудь, взахлёб обсуждали всё это. Помните, каким он был на сцене и в кино? Удвойте это, утройте — и поймёте, каким был Коля в жизни. В нём было огромное количество радостного остроумия. А вот тогда, после смерти отца, этот человек-ураган словно стих. Я боюсь соврать, ведь могу судить лишь со стороны, но мне кажется, это оставило на нём рубец.

О братской любви

- Где вы были, когда в 2005 году узнали о том, что ваш брат попал в аварию?

- Знаете, я радио почти не слушаю, поэтому узнал рано утром. Один из моих лучших друзей, Володя Остроухов, мне позвонил и сообщил. Мы с моей очень хорошей подругой сразу поехали в больницу. Она была за рулём, а я всё думал, что вот сейчас приеду, сдам кровь — такие, немного романтические мысли. К нам вышел хирург Крылов, гениальный врач. Он объяснил, что, конечно, моя кровь подойдёт очень хорошо, но у них есть запасы. Крылов, наверное, не думал, что будет ещё поток людей, интересующихся здоровьем Коли, поэтому уделил мне и моим товарищам 20 минут своего драгоценного времени — он у доски строгими научными терминами объяснял, что происходит с организмом, и это меня как-то успокоило.

- Когда Николай Петрович лежал в коме, вы часто к нему приезжали?

- Пока он не вышел из комы — каждый день. Смысл от этих приездов был разве что мистический. Я, конечно, пробовал с ним общаться, но это было скорее камлание, шаманизм. В тот день, когда он пришёл в себя, я тоже там был. И врач сказал: видите, он вышел из комы. А я никакой разницы не увидел, о чём и сказал. А врач мне: ну как же, смотрите — у него бровь подрагивает. Это уже не кома.

- Как вы узнали о диагнозе брата?

- Я почему-то знал об этом ещё до того, как мне сказала Людмила. Я видел его нечасто, но какие-то признаки же были. При таком диагнозе ведь в определённый период человек наоборот становится более красивым.

- Вы общались с Николаем Петровичем до последних его дней?

- Я помню, как два года назад он пришёл на мою последнюю выставку. Отзыв, который он оставил, был отзывом абсолютно вменяемого человека. Он сказал, что череда моих работ вместе напоминают съёмки фильма. Такого я не слышал ни от кого, и в этих словах есть элемент правдивого отображения действительности.

О наследии

- В завещании Николая Петровича вы не были упомянуты.

- Если я скажу, что этот вопрос меня не интересует, мне никто не поверит. Но я уверен, что он всё сделал правильно. Коля и так очень много мне дал — тем, что был в моей жизни.

- Современные технологии позволяют активно использовать образы уже покинувших нас артистов. В новых «Звёздных войнах» играет покойная Кэрри Фишер, а в Театре на Таганке не так давно режиссёр и продюсер Тимур Бекмамбетов представил нейросеть, которая говорит голосом Владимира Семёновича Высоцкого. Как вы относитесь к таким достижениям прогресса?

- Ну это же не оживший Высоцкий. Степень имитации может достигать небывалых высот, и со временем к ним привыкнут. Но ведь голос — это не главное, что есть у певца. Главное — это дар, который включает в себя ум, душу и согласие быть правдивым. Если взять только голос, можно получить полную чушь. У меня есть знакомый, он не очень умный человек. И если заставить этого знакомого выучить наизусть и продекламировать полстраницы из Канта, то у тех, кто его послушает, сложится впечатление, что Кант был не слишком умён. Интонации, ударения, паузы и их отсутствие могут поменять смысл на противоположный. В этом деле важна точность.