Кто развалил СССР

Никто не снимает ответственности с руководителей, но нужно понимать, что они есть отражение общественного сознания, его лидеры, но не более.

Проблемы развала СССР не лежали в области технологических или иных производственных проблем, хотя и таких хватало. Были и тайные внутренние враги или те, кто выжидал ослабления всенародной власти, особенно среди номенклатуры и деятелей культуры, будущие «прорабы» и «пииты» перестройки, не говоря уже о геополитических противниках.

Но всё же ключевой была причина, берущая начало в народной ментальности, которая всегда формируется на базе производственных отношений.

Россия перед революциями 1917 года была абсолютно сельскохозяйственной страной с элементами промышленности. Производственная деятельность для подавляющего большинства людей лежала в аграрной сфере, со всеми вытекающими последствиями и технологиями, сохраняющимися уже несколько столетий.

Таков был и уровень мышления, подавляющее число граждан мыслили категориями аграрного цикла, как многие из дворян, так и весь класс крестьян. Даже на рубеже ХIХ–ХХ веков, когда началось индустриальное развитие, многие промышленные работы носили сезонный или временный характер, как при строительстве железной дороги, рабочий класс только формировался, не теряя связи с деревней.

Связано это было с тем, что Россия находилась на феодальной стадии развития, где только начал прорастать капитализм. Бурный рост промышленности перед Первой мировой войной связан с тем, что революция крестьян 1905–1907 года, наконец, силой принудила окончательно освободить их от государственной феодальной ренты по реформе 1861 года.

Тем не менее Россия находилась на самой начальной стадии перехода к капитализму, пропустив уже две промышленные революции, со всеми вытекающими. Конечно же, речь не идет об окраинах России, где этносы и народности оставались на допромышленных этапах эволюции.

Поэтому, кстати говоря, в России не сформировалось и наций: только восточнославянские народы достигли уровня, близкого к формированию нации, возможно, финны и поляки, а вот остальные языковые группы можно отнести или к народностям, или к этносам.

И вот в этом обществе аграрной ментальности произошла революция, по сути, крестьянская, а формально – пролетарская. Пролетарская, потому что она уничтожила частную собственность на средства производства.

Так случилось, что начиная с Гражданской войны, развязанной желающими и дальше тем или иным способом эксплуатировать аграрное большинство страны, смычка большевиков и крестьян стала основным фактором существования и развития страны. Большевики вынуждены были (впрочем, они и были инициаторами этого процесса) проводить ряд технологических революций, без которых выиграть очевидную и достаточно близкую мировую войну было бы невозможно.

В новой, назревающей битве за мировое господство инициаторами войны Россия рассматривалась как источник ресурсов для выхода из экономического кризиса.

А отставание России от потенциальных противников было абсолютным: в России не было ни одной промышленной революции, культурный уровень населения, а также грамотность были на крайне низком уровне, отсутствовала элементарная система начального образования, тем более не было образовательных структур, которые могли бы обеспечить кадрами индустриализацию страны. Да, отдельные кулибины, ломоносовы, циолковские на Руси были всегда, но речь в ХХ веке шла исключительно о системе.

То же можно сказать о системном медицинском обслуживании, научных исследованиях, институтах культуры, отсутствии технологий и целых отраслей хозяйства. Без всего этого победить в войне технологий было бы невозможно: из-за технологического и социального отставания страна уже проиграла Первую мировую.

Переход от аграрного общества к индустриальному в сжатые сроки был сложным и трагичным. Но создание позитивных альтернатив для развития крестьянства компенсировало этот переход, в отличие от аналогичной ситуации в западноевропейских странах периода индустриализации.

В любом случае, это был существенный прогресс в жизни основной массы населения, когда люди попадали в города, где жизнь, конечно, была нелегкой, по меркам диванной аналитики ХХI века, но сравнить её с крестьянским трудом и бытом было никак нельзя.

У вчерашних детей крепостных внуки заканчивали школы и поступали в вузы и военные училища, о них писали в газетах, они становились героями, как тогда говорили «трудовых будней», и это была не профанация. Всё это было массовым явлением.

Конечно, основная масса живущих в СССР граждан не только поддерживала эти тектонические сдвиги, но, когда пришла пора, сражалась за такую страну и идеологию, обеспечивающую им реальное и наглядное развитие.

Но все это происходило в мире небогатом, лишенном любых материальных излишков.

Полная урбанизация СССР произошла только в начале 60-х годов, то есть по факту страна стала промышленной только в 1961 году, не ранее, когда в городе стало проживать 51 % страны.

На момент развала СССР на селе работало порядка 26–27 % населения страны. То есть за первые 44 года Советской власти, с разрухой и экономическим регрессом после Гражданской и Великой Отечественной войн, в город переместилось 30 % сельского населения страны (или порядка 37,5 % от всего сельского населения на 1917 год). А за 30 мирных и спокойных лет еще 20 % покинуло села и деревни (или порядка 25 % от всего сельского населения на 1917 год).

В отличие от индустриализаций в Западной Европе, когда крестьянин попадал на фабричную каторгу, которая отличалась от такой же участи в деревне лишь тем, что там была хоть мизерная, но постоянная зарплата, а в деревне был один шанс – умереть (прелести такой жизни живописует Э. Золя в романе «Жерминаль»), в советских условиях, конечно, всё было не так. С 60-х годов в СССР началось ещё и широкое строительство, и массовое обеспечение фактически совершенно бесквартирных людей – жильём.

Но столь быстрый, можно сказать, по историческим меркам, реактивный переход от аграрного общества к индустриальному имел и свои отрицательные стороны. Аграрная психология преобладала в стране. А когда страна немного приоделась, появилась массовая мода, народ повсеместно стал получать квартиры, да и насытились после голодных послевоенных лет, то все признаки её стали выходить наружу. Тем более что продолжался переход крестьянства в город. Такая же ситуация привела к революции против власти шаха в Иране.

Крестьянский сверхиндивидуализм (со всеми вытекающими психологическими особенностями аграрной жизни), о котором писал М. Горький, начал брать верх. В ХХ веке марксисты назвали этот психотип – мелкобуржуазным. Городское мещанство – из того же источника. Его высмеивали в фельетонах той поры, снимали фильмы, но…

Герой Георгия Буркова в фильме «Гараж» говорит, что он во имя пресловутого гаража для машины «родину продал». Прямо, как прокутившийся в Париже дворянин в XIX веке: «продавай отечество, высылай деньги». И в том, и в другом случае – дом в деревне.

Стремительный рост применения технологий в народном хозяйстве вызвал к жизни и такое явление как «образованщина», когда люди с высшим образованием, казалось бы, должны были проповедовать передовые взгляды, а они часто имели крайне узкий кругозор.

В конце 90-х я слышал возмущение одной пожилой дамы, родом из деревни, о том, почему они в НИИ должны были ездить на картошку. Как будто не ясно, что уборочная всегда требует больше рук, чем остальные циклы в сельском хозяйстве? И такой процесс происходит во всех странах, включая Россию, и по сей день, там, где невозможно применить механизацию. Хотя такая техника уже начала появляться в то время.

Титаническая работа руководства страны этого периода, которая сегодня не очень ценится, обеспечивала жителям страны тепличные условия жизни, которые в странах джинсов и кока-колы приходилось выбивать и отвоевывать в реальных классовых сражениях. В СССР эти блага уже с середины 70-х рассматривались как само собой разумеющиеся: без работы не останемся.

Мнение о том, что и квартиры, и бесплатные путевки, и бесплатную медицину и учебу граждане заслужили, так как работали, верно, но отчасти. На Западе люди тоже работали, но любые блага, несравнимые с бесплатными квартирами, они добывали и добывают с боем, и эта борьба за права не останавливается ни на час.

«Чтобы не было войны» – обязательный тост за любым столом в советский период, и чем дальше было от Великой Отечественной, тем чаще он звучал.

Сегодня, например, у многих вызывают скепсис цифры статистики о том, что по многим видам продуктов на душу населения СССР обгонял ведущие капиталистические страны, забывая при этом о затратах на оборону.

А содержание оборонной структуры страны и армии стоило Советскому Союзу огромных материальных затрат, и именно эти затраты обеспечивали право говорить: мы уже живём без войны двадцать, тридцать, сорок лет.

Все вооруженные силы составляли порядка 4 млн, и их надо было кормить, содержать, не модернизировать, а обновлять технику, корабли и пр.

По причинам безопасности СССР поддерживал и отчасти содержал страны народной демократии в Европе. В случае начала войны, боевые действия развернулись бы в Центральной и Западной Европе, а не под Смоленском.

Не меньшие финансы требовались и на содержание баз СССР по всему миру: от Камрани до Кубы, приходилось лавировать в поисках союзников, например, как это было вокруг ситуации с Сомали.

Гигантская сумма в 200 млрд рублей была потрачена на постройку современной оборонительной инфраструктуры вдоль китайской границы в 70-е годы (Дж. Бофф).

Но всё это не замечалось или не очень замечалось. Даже М. С. Горбачев, глава государства, публично удивлялся, зачем такое количество танков законсервировано на складах?

Потому, что чем дальше от Великой Отечественной, тем «тридцать лет без войны» воспринимались как само собой разумеющееся.

В таких тепличных условиях, при безмерном росте рудиментов аграрной психологии с её индивидуализмом, позицией «это не моё», «это моё», «моя хата с краю», «меня это не касается», пренебрежением к общественному, как к «ничьему» и т.д.

К жизни возродились и другие явления: немотивированное молодежное хулиганство, кумовство, приспособленчество, формализм и взяточничество, «торговая» мафия и т.д.

Всё это усугублялось возрождением традиционных пороков, с которыми долгое время боролась советская идеология и которые, как казалась, остались в далеком прошлом, у этносов и народностей национальных республик.

Конечно, это были «цветочки», но они разъедали сознание людей.

На этом фоне показательно помешательство вокруг джинсов. Мода сама по себе иррациональна, но отношение к ним было сродни отношению туземцев к стеклянным бусам. Даже если в государственной продаже появлялись джинсы, они «не котировались», модными были только штаны от фарцовщиков.

Получался замкнутый круг, когда «коллективное бессознательное» формировало среду, в которой находило оправдания своим действиям. А любые промахи системы воспринимались как катастрофа. Своим же оплошностям и ошибкам всегда выбиралось обоснование: лицемерие комсомольских вожаков раздражало, а личное – нет.

В такой ситуации к власти и не мог прийти другой человек, чем носитель подобных же настроений.

М. С. Горбачев, кстати, выходец из крестьян, типичный представитель «образованщины», «молодой» (!) и умеющий составлять слова в предложения без бумажки. Он смог смутные и неопределенные желания большинства превратить в огромное количество претензий к системе, быстро ставших одной большой претензией: сомнение в том, что компартия и советский строй необходимы для дальнейшего бурного и прогрессивного развития духовного и материального в стране.

Горбачев «бессознательному» и глубинному недовольству придал реальные очертания. «Процесс пошел» достаточно быстро.

Всё тайное становится явным, так и затаенные аспекты и рудименты аграрного сознания не заставили себя ждать. Вся страна смотрела Кашпировского и заряжала воду с Аланом Чумаком, сопереживала «Санта Барбаре» и рабыне Изауре на фоне начала развала, а потом и полного развала России – СССР. С упоением раскрывала «белые страницы истории» в «Огоньках», читая толстые журналы, которые моментально все от «Нового мира» до «Нашего современника» приобрели резкие антисоветские черты. А пресса ежедневно подбрасывала новые «панацеи» от текущих проблем, когда на фоне шатания в умах, началась с 1989 году и экономическая катастрофа.

Обрушившийся информационный поток на девственное сознание советских людей привел к массовому когнитивному диссонансу, в котором масса сограждан пребывает и до сегодняшнего дня.

Ответ на вопрос, почему ни дезориентированные партийцы, ни хваленый КГБ, ни армия, ни трудовые коллективы не встали на защиту страны – практически невозможно сформулировать, если не учитывать именно «коллективное бессознательное» (или ментальность народа), берущее свое начало в психологии аграрного мышления в условиях сумасшедшего по скорости перехода к индустриальному обществу.

Если в 1917 году прагматический крестьянский архетип обеспечил возврат земли и защитил это завоевание от посягательств, то в 1991 году возобладал другой принцип, присущий этому архетипу – «моя хата с краю», «поживем, увидим».

Это наряду с наивной верой в то, что всё будет только лучше и в новой ситуации сохранятся все блага, предоставляемые советской властью, а «невидимая рука рынка» обеспечит полные магазины товаров, и уничтожило СССР.

Недаром политологи называют то, что произошло в 1991 году, революцией сытых: все блага, которые получило большинство советских граждан, рассматривались к этому времени, как неотъёмные и само собой разумеющиеся, с одновременной уверенностью, что и дополнительные блага, как в Америке и Европе, можно получить без особых усилий.

Поэтому до сих пор и звучит наивный вопрос: а как же референдум, на котором проголосовали за СССР?

Советский народ, «наивный и добрый», перефразируя фразу Г. Павловского, с 80-х годов хотел социальных благ, не сражаясь и не защищая их, хотел смотреть на политику по телевизору, но не участвовать в ней.

Именно эта наивная вера, несвойственная гражданам сформировавшихся промышленных стран, в основе которой лежит аграрное мышление, сохраняется у большинства населения и сегодня. Когда одни – уже тридцать лет верят, что вот-вот всё само собой изменится, а другим – везде мерещатся признаки возрождения СССР.