Профессор ебеноматики

По приезде в Америку мне пришлось около года читать курс лекций о писательском мастерстве на английской кафедре в одном техасском университете. В первый же день, когда я шел по коридору, меня остановил симпатичный пожилой человек, как оказалось, профессор славянской кафедры, лингвист:

— Очень кстати вы у нас появились, коллега! — Стивен Кларк широко улыбался. — Так сказать, представитель великой русской культуры, единственный натуральный тут. Мы-то все учили язык в колледжах, даже русских преподавателей не было, а в Советский Союз нас пускают с трудом.

Железный занавес тормозит развитие лингвистики. Сейчас я исследую некоторые аспекты лексики в вашей стране. Можно задать вопрос носителю языка?

— Разумеется.

Вынув блокнот, Кларк перелистнул несколько страниц, упер палец.

— Вот, проблема инверсии... Ведь грамотно сказать: «Я ел уху». Не так ли? То есть: «Я ел рыбный суп». Почему русские меняют порядок слов и говорят: «Я уху ел»? И почему слова уху и ел иногда пишутся слитно?

Не без трудностей уловил Стивен разницу между уху ел и охуел. Он тщательно записал в блокнот объяснения.

— Богатейший язык! Кстати, а что значит хуярыть?

Пришлось, насколько возможно, перевести.

— Боже мой! — обрадовался он. — То же, что трудиться. Так просто... А мы тут на заседании кафедры ломали голову. Значит хуярыть — глагол. От какого слова?

— От общеизвестного.

— Ах да, конечно... Русская классика. Какое гибкое слово! А женщины могут хуярыть или у них свой термин? Тоже могут? Все русские вкладывают в труд свою сексуальную страсть. Такова и будет моя новая гипотеза. Хуярыть — глагол несовершенного вида, не так ли?

— Конечно, но с приставкой «от» будет совершенный.

— Отхуярыть? Потрясающе! Я — отхуяру, ты — от...

— На конце «ю»...

— О!

Стивен понимающе кивнул, опять сделал пометку в записной книжке и спрятал ее в карман. Довольный, он долго тряс мою руку.

— Блистательно! Ваша консультация бесценна. Иду в класс, отхуярую лекцию.

Закрутились университетские дела, новых знакомств уйма и любознательный коллега был забыт. Однако, через несколько дней Кларк окликнул меня в очереди на почте. Он обрадовался, будто мы не виделись вечность, стал расспрашивать, как устроилась семья.

— Кстати, — он вытащил блокнот, — случайно не слышали такого слова — ебырь?

— Слыхал, — смутился я — не от слова, а потому что выкрикнуто оно на весь зал.

К счастью, не он один, но все вокруг, стоящие в очереди и служащие на почте в этой техасской глубинке, не знали этого слова. Но услышали бы английский эквивалент, произнеси я его. Поэтому инстинктивно я перешел на шепот. Его лицо сияло.

— По-русски гораздо красивее звучит! Вы меня поражаете эрудицией.

Подумал, что Стивен иронизирует, а он продолжал:

— Ваша экспертиза безупречна. У всех нас русский искусственный, бывают заминки. Очень-очень рад дружбе с вами!

Подошла моя очередь, и надо было запихивать в окошко конверты.

В суете дней я забыл нового друга, но вскоре он напомнил о себе. На славянской кафедре шел мой доклад о белых пятнах в советском литературоведении. Десять минут оставил на вопросы.

— Вопрос вот какой, — поднялся Стивен, — Ебать твою мать?

— В каком смысле? — слегка растерялся я от неожиданности, ибо это не вытекало из предмета лекции.

В зале кто-то хихикнул, видимо, среди аспирантов нашлась русскоязычная душа.

— А как же вы объясните наличие параллельного выражения еб твою мать? Откуда взялась краткая форма еб вместо ебатъ! Я разрабатываю гипотезу: сокращение необходимо русским для быстроты перехода непосредственно к акции...

— Возможно, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

— И еще проблема, — продолжил Стивен, — В чем суть процесса опизденения?

Тут вмешался председатель:

— Вопросы по лингвистике несомненно важны, — сказал он, — но уводят в сторону от литературного критицизма — объявленной темы нашего заседания.

Кларк поймал меня на выходе:

— Они все опизденевели. Я правильно употребляю, не так ли? И уже широко использую ваши слова в классе. Заметен энтузиазм тех студентов, которые раньше скучали на лекциях. Кстати, я сообщил о вас в Оклахому, одной коллеге, ее зовут Глория Хартман. Профессор Хартман хуярует монографию об освобождении русской женской речи от контроля мужчин, тормозящих эмансипацию. Надеюсь, не откажете ей в консультации?

Глория позвонила по телефону и упорно говорила по-русски.

— Мне же не с кем практиковаться по хорошему русскому языку, — призналась она, — Мой Хуйчик ничего не понимает.

— Кто?

— Так я ласкательно зову мой муж. Он по русскому языку ни хуя... Надеюсь, я правильно употребляю ваш хуй?

— А чем ваш муж занимается?

— Он профессор ебаной американской экономики. А я недавно ходила в Россию заниматься проституцией.

— В каком смысле?

— В прямом. Тема у моей новая книга: «Усиление эксплуатации московских проституток в период гласности и перестройки и их протест через русский лексикон».

— Был протест?!

— Еще какой! И у меня вопросов до хуя.

— Видите ли, Глория, сам-то я проституцией не занимался. Вряд ли буду полезен.

— Будет вам пиздеть! Стивен говорит, что лучше вас он никого не знает.

Глория звонила мне регулярно раз или два в неделю. Я надеялся, что она разорится на телефонных звонках, и тогда я отдохну. Но этим не пахло. Потом раздался звонок из Вашингтона. Меня пригласили в Госдепартамент прочитать лекцию о современной советской культуре. Билет на самолет прислали по почте.

Ночью я прилетел в ближний Вашингтонский аэропорт, поспал два часа в забронированном для меня отеле, а утром за мной заехал мужчина в годах, слегка отечный, организатор лекции, и повез на завтрак. Хорошо бы узнать, что за аудитория меня ждет, но хозяин предпочитал рассказывать старые русские анекдоты, сам смеялся и на мои вопросы не отвечал.

В аудитории оказалось человек около пятидесяти лиц обоих полов, большей частью молодежь. Все одеты с иголочки. Организатор представил меня. Он добавил:

— Вы разъезжаетесь в посольства пятнадцати новых государств, в которых русский язык еще долго будет основным средством общения. Профессор Глория Хартман, которую вы все помните, рекомендовала этого эксперта в интересующей нас реальной области. Для успешной работы вы все должны понимать, куда вас посылают на переговорах. Он обратился ко мне:

— Вот тут сзади поставлена для вас доска. Просим все выражения записывать. Кроме того, мы пишем на пленку правильное произношение для лингафонного кабинета, чтобы все присутствующие могли потренироваться в русском мате за оставшиеся до отъезда недели. Леди и джентльмены, прошу въебывать!

Так потекла моя новая жизнь, и устанавливались научные контакты. Лучше бы они выписали уголовника из Бутырки, чтобы учил их говорить по фене.

Месяц спустя я сидел в университетской библиотеке, когда подошел сияющий Стивен Кларк, неся подмышкой тяжелый пакет.

— Это вам подарок!

Он подождал, пока я разверну сверток, выну книгу, и тут же сделал дарственную надпись на титульном листе словами, которыми все авторы надписывают свои книги. Книга сияла. Она была шикарно издана престижным академическим издательством: в яркой сине-красной суперобложке — коллаж с портретами русских классиков. «Нью-Йорк-Торонто-Лондон-Токио» — красовалось на титуле.

Стивен ушел.

Я погасил проектор, в котором читал микрофиши, стал листать книгу и вдруг натолкнулся на свое имя: «Экстаз в русской психофизиологической традиции называется охуением». Ниже следовала сноска: «Приношу глубокую благодарность моему коллеге профессору Дружникову за разъяснение значения этого важного для русской культуры слова».

Я стал листать с интересом.


«Термин ебырь можно считать существенным для неофициальной положительной характеристики русского человека».


В сноске внизу страницы я прочитал:


«Это наблюдение помог мне сделать эксперт в этой области Юрий Дружников».


«Для обеспечения сексуальной мобильности русский народ трансформирует правильные грамматические конструкции ебать мою мать, ебать твою мать, ебать его мать, ебать ее мать, а также ебать нашу, вашу и их мать в почти аббревиатурную форму ёбмою (твою, его, ее, нашу, вашу и их) мать».


В сноске было написано:


«Благодарю моего коллегу Дружникова за одобрение моей гипотезы по поводу семантики симплифицированной формы ёб».


В книге я насчитал двадцать семь сносок со своим именем, возле которого стояли, помимо названных выше, слова: бля, курва, опизденеть, мандавошка, пиздорванец и некоторые прочие, плюс все грамматические производные этих слов.

Минут через пятнадцать Стивен вернулся, спросил:

— Ну, как мое исследование?

— Несомненно, очень ценный вклад в лингвистику.

— А знаете, в издательстве оказалась консервативная редакторша, немного помнившая русский; у нее бабушка была из Минска. Язык редакторша совсем забыла, но ваши слова помнила с детства.

— Не мои, а фольклорные, — уточнил я.

— Не в этом дело! Она просила меня эти слова заменить на более принятые в американском лексиконе.

— Честно говоря, в этом был резон...

— «Но ведь это же посягательство на академическую свободу! — сказал я ей. — Цензура!» Тогда она попросила ссылки на иностранный источник. Тут я согласился... Поэтому в тезаурус введен раздел «Первоисточники толкования русских терминов». Вот тут...

Полистав страницы, он упер палец. Глаза мои побежали по строчкам:


блядища — профессор Юрий Дружников (Италия)

блядун — см. ебырь

ебырь — профессор Дружников (Италия)

еб мою (твою, его, ее, нашу, вашу, их) мать — профессор Дружников (Италия)

пиздюк — профессор Дружников (Италия)

хуище — см. хуй

хуй — общеупотребительное в Советском Союзе и Италии

хуярыть, выхуярыть, дохуярыть, захуярыть, изхуярыть, отхуярыть, перехурыть, прихуярыть, ухуярыть — профессор Дружников (Италия)


И так далее. Все мои авторские права были соблюдены. Но с каких-таких пор они стали вдруг моими? Ведь это все — народное достояние! Будь я таможенником, вообще бы не дозволял это к вывозу.

А почему источник — Италия? — мягко, чтобы не обидеть, спросил я Кларка.

Он вдруг перешел на русский, как оказалось, довольно хороший.

— Видите ли, я стараюсь быть пунктуально точным во всех мелочах. Это же академическое исследование, ебена мать! То, что это русский лексикон, и мудоебу понятно. Но вы меня информировали, что в процессе эмиграции опизденели в этой ебаной Италии и только потом прилетели в США. Тут, бля, принципиально важно, как и куда раскрепощенная от тоталитарной идеологии русская лексика перетекается через границы. Я получил от университета гранд и летал в Рим, чтобы проверить мои предположения. В процессе исследования гипотеза полностью подтвердилась: в Риме таксисты понимали все данные термины. Я сделал четыреста магнитофонных записей. Но вы остаетесь для нас основным родником!

— Право же, — смутился я, — это преувеличение...

— Напротив! Вот, смотрите: в предисловии я пишу, что без вашей ценной помощи книга хуй бы состоялась.

Вот, оказывается, что... Значит, еще и в предисловии?! Листая книгу, это я пропустил...

— Благодарствую! — я пожал его мужественную руку, окрепшую в борьбе за свободу русского слова в консервативной Америке. Кларк похлопал меня по плечу.

— Хули тут благодарить? Это мы признательны вам, нашему главному эксперту. Мы с коллегой Глорией Хартман начинает кампанию за обогащение экспрессивными русскими средствами закостенелого американского языка. Пускай и в Америке хуяруют и пиздяруют. Кстати, кафедра уже утвердила название, и, без лишней скромности сообщу вам: можете считать меня основоположником новой науки — ебеноматики. Тут и ваш реальный вклад в американскую славистику.