С большой буквы «Ч». О самом «непонимаемом» русском писателе

29 января (17 января по старому стилю) 1860 года в Российской империи, в захолустном приморском Таганроге, в семье мещанина, владельца бакалейной лавки Павла Чехова, родился сын Антон Павлович Чехов — будущий врач, общественный деятель, великий драматург и писатель.
Мы учим его произведения с детства, во всем мире уже более ста лет ставят чеховские пьесы. Однако до сих пор всемирно известный и безусловно великий Чехов — возможно, самый недооцененный и самый «непонимаемый» из всех крупных русских писателей.
Даже неясно, кого можно поставить рядом с Чеховым среди драматургов его времени, он выше всего поколения. «Дядя Ваня», «Чайка», «Вишневый сад», «Три сестры» стали новым словом в драматургии, они переосмысляются и играются по всему миру и будут существовать наравне с произведениями Шекспира, пока существует театр.
Из писателей конца XIX — начала XX века равные Чехову по силе, пожалуй, найдутся — но это точно не Флобер, с которым сравнивал его Борис Леонидович Пастернак. Это «великие русские» — Федор Михайлович Достоевский и Лев Николаевич Толстой.
Чехов — удивительно глубокий знаток человеческой души, он глядел в «человеческие бездны» никак не меньше Достоевского. Однако он гораздо тоньше и деликатнее подходит к внутреннему миру своих героев, не «рубит с плеча», как бы ценит свободу выбора героев и читателя. Возможно, именно поэтому главным знатоком «загадочной русской души» на Западе считается Достоевский, а не Чехов. Но это вполне понятно для среды «загадочно бездушных» западных критиков и литературоведов.
При этом, в отличие от Достоевского, который прикован к внутреннему миру своих героев и почти не обращает внимания на «декорации», Чехов потрясающе описывает мир внешний. Чеховский мир откликается персонажам, звучит в унисон их переживаниям, разговаривает с героями и читателем. И в этом его можно сравнить с Толстым… Но только в том смысле, как можно сравнить Ивана Шишкина и Исаака Левитана (ровесника и большого друга Чехова).
Одновременно с этим тонкий, внимательный Чехов может быть и безжалостен. И Толстой, написавший «Власть тьмы», был в ужасе от чеховского рассказа «В овраге» — одного из самых страшных произведений всей русской литературы, жестокого приговора Российской империи начала XX века.
Но как бы ни был страшен мир и в какую бы тоску и скотство ни был погружен человек во многих чеховских произведениях, писатель никогда не проклинает ни мира, ни человека. Он верит в их исправление. Причем не в исправление «ошибки» мира за счет прямого вмешательства высших сил по Достоевскому, и не за счет возвращения к некой изначальной гармонии по Толстому. Чехов верит в Человека и в Поступок.

В чеховском мире именно поступок героя перекрывает все рефлексивные построения, душевные терзания, пустые разговоры, взрывает унылое и пошлое существование, выводит других персонажей из постыдного равновесия.
Поступок не обязательно должен быть подвигом, хотя может быть и им — если речь о жертве своей жизнью во имя других. Поступок может быть трагедией, может сломать, убить, разрушить судьбы людей, но совершивший его побеждает «рассуждающих», «сомневающихся» и «плывущих по течению».
Поступок совсем не обязательно совершает «главный» персонаж («Дуэль»), совсем не обязательно — в кульминационной части произведения («Дядя Ваня»). И вообще он не обязательно должен случиться. Но читатель понимает, что поступок должен быть и он либо состоится за открытым финалом, либо… герои произведения совершили преступный отказ от поступка, и мы видим какого-нибудь «Ионыча», теряющего человеческий облик.
В Чехове пытались разбираться многие и понято многое. Его произведения разбирали крупные психоаналитики, литературный стиль Чехова «разобран по косточкам», героям найдены или выдуманы реальные прототипы… Но в этом нет ни музыки, ни настоящего смысла.
Особенно издевательскими, что печально признавать, выглядят отечественные попытки объяснять Чехова исключительно с точки зрения классовой борьбы и социального неравенства. С акцентом на «проблеме маленького человека», как до сих пор принято в российских школах.
Опомнитесь! Главная «проблема маленького человека» у Чехова именно в том, что он маленький, разучился, не может или не хочет стать большим. В том, что часть этих «маленьких людей» смирилась или даже довольна своей мелкостью. Другие сходят от этого с ума, третьи начинают обращать в мелкость всё немелкое вокруг. А миру нужны герои, которые способны на поступки и подвиги, могут побеждать, изменять этот скотский мир, выводить других к свету…
Великая русская поэтесса Анна Андреевна Ахматова не любила Чехова. За «мелких» героев, за «душную» атмосферу. Она называла Чехова «близоруким» и считала, что он не понял русского человека… Но Ахматова жила в другую эпоху, в другом русском мире, которого не застал Чехов — в эпоху великих побед и великих трагедий, в эпоху великого героизма и великих жертв.
А вот современник Чехова, создавший эту самую великую эпоху, Владимир Ильич Ленин бесконечно ценил его произведения. И так же, как Чехов, мечтал выломать решетки на окнах проклятой «палаты № 6». Причем не только российской, но и мировой.
В своих произведениях Чехов категорически не хотел давать крайних оценок героям — он слишком уважал читателя и старался избегать «морализаторства», хотя имел на это полное право. В письмах Чехов был более свободен и даже признавал слабостью отсутствие окончательных «симпатий и антипатий» к персонажам и неумение писать с «протестных позиций».

Но самое откровенное признание Чехова, именно его глубокую веру в Человека и Поступок, можно найти в одном небольшом тексте, напечатанном в «Новом времени» в 1888 году, причем без указания авторства. Это некролог на смерть русского путешественника и первооткрывателя Николая Михайловича Пржевальского. Фрагменты из него стоит процитировать подробно:
«Один Пржевальский или один Стэнли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг… В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце…
Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели.
Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены. В этом отношении такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка… Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».
Так вот, свою собственную биографию Чехов построил именно так, что «всякий скажет: он прав». Возьмем только краткий период его жизни, связанный с написанием «Острова Сахалин».
В 1889 году Чехов уже имел докторскую практику и приличный доход, был известным писателем, его первые драматические произведения имели большой успех, он был окружен друзьями и поклонниками…
И внезапно для всех в 1890 году Чехов объявляет о поездке на Сахалин. Причем он не просто едет — он бросается туда по Сибири весной, в распутицу, чуть не в одних городских туфлях и пальто, пробирается по разбитому Сибирскому тракту и разлившимся на километры рекам, иногда по колено в воде, по холоду и на ветру.
Это похоже на поступок безумца? Да. Но это тот самый «безумец», о котором писал стихи Беранже. Который сыт по горло собственным благополучием и окружающим безразличием и готов отдать всего себя страдающим людям. Тем, кто страдает больше всех — ссыльным и каторжным.
Потому что Чехов не хотел оставаться только «человеком с молоточком» из рассказа «Крыжовник» и напоминать «довольным и счастливым», что «есть несчастные… стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других».
Он хотел подвига и служения людям. И если снова обратиться к словам ветеринара Ивана Ивановича из «Крыжовника», то он практически формулирует жизненную максиму писателя:
«Если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!»

На Сахалине Чехов совершил сразу несколько настоящих подвигов, и это не преувеличение.
Во-первых, подвиг научный — он провел первую в истории перепись населения острова каторжников, для чего разработал и напечатал 10 000 опросных листов, сам ходил в каждый дом и каждый тюремный барак Сахалина.
Во-вторых, подвиг общественный — Чехов раздал большую часть средств нуждающимся каторжанам и поселенцам, причем никак это не афишировал. Установили это уже потом — писателя слишком многие благодарили за помощь в переезде на материк или купленную корову.
В-третьих, подвиг собственно писательский — из путешествия родилась уникальная книга «Остров Сахалин», заметки «Из Сибири», многие поздние рассказы имеют своим источником именно истории каторжан.
Ну и в-четвертых, подвиг гражданский и политический. Изданная книга «Остров Сахалин» имела огромный резонанс, ее идеи были подхвачены юристами и общественными деятелями, что привело к серьезной гуманизации системы уголовного наказания поздней Российской империи.
Между прочим, в ссылках, тюрьмах и каторгах Российской империи тогда сидели «будущие герои», большевики, результатов борьбы которых так и не увидит Чехов. Можно порассуждать на тему — а смогли бы Сталин и Камо устраивать побеги, если бы их заковали в цепи? Что после чеховского «Острова Сахалин» оказалось уже невозможно.

Для самого Чехова путешествие на Сахалин обошлось очень дорого. Просто посмотрите на фотографии: 1888 год, до путешествия по Сибири и Сахалину на нас смотрит красивый и здоровый молодой человек 28 лет. Через несколько лет после Сахалина мы видим взрослого мужчину, с морщинами, в пенсне, с усталым взглядом. Именно тогда у писателя развивается тяжелая форма туберкулеза…
Но и это не всё. Всё-таки Чехов относился к самому себе гораздо более безжалостно, чем к некоторым героям своих произведений. И после Сахалина он не захотел снова стать «просто писателем».
Вместо этого Чехов разворачивает помощь голодающим в Центральной России, пять лет бесплатно лечит крестьян в Мелихово… Заканчивается это только тогда, когда у писателя совсем не остается ни денег, ни здоровья. Он отдал людям всё.
Книги Чехова, его жизненная философия и поступки — это одно целое. И это целое слишком настроено на то, чтобы «делать добро» по заветам чувствительного ветеринара из «Крыжовника». По большому счету — по христианским заветам, и не зря многие считают Чехова глубоко созвучным русскому православию.
Возможно, поэтому наследие Чехова предпочитают «не понимать» и не пытаюся обратить во зло, что в эпоху наступающей постправды уже произошло со многими творцами.

Преступная современность XX и XXI веков уже вывернула наизнанку Достоевского — его исследования бездн человеческой души, и русской души в особенности, постмодернистские философы и практики довели до предела, обратили в оружие, которым «вскрываются» целые человеческие сообщества.
Из Толстого его странные последователи сделали какого-то русского буддиста, исповедовавшего исключительно «непротивление злу насилием» — несмотря на все его произведения, герои которых яростно сопротивляются злу.
А вот с Чеховым такие номера не пройдут. Потому что он смог не только описать духовные болезни человека, жестокость и несправедливость мира, мещанское равнодушие и пошлое самодовольство. Он собственной жизнью доказал, что это не фатум, что менять мир и человека может и должен сам Человек.
И в этом ценность Чехова именно сейчас, в XXI веке, когда победа ненавистного ему мещанства почти тотальна, когда средства массовой пропаганды усиленно превращают человека в двуногий скот, когда на горизонте маячит полный отказ от человечности как таковой и построение настоящего земного ада.
Вы можете увидеть в самих себе и вокруг себя людей, потерявших любовь и глушащих тоску и одиночество фанатичным трудом, как помещик из чеховского рассказа «О любви»?
Вы видите людей, разучившихся любить, потерявших смысл, страдающих от этого и причиняющих страдания всем вокруг, как герой пьесы «Иванов»?
Вы видите миллионы «людей в футляре», которые прячут остатки своей души от страшного мира за бронированной шкурой психологических защит, погружают себя в глубокий сон на бегу?
Вы видите, наконец, переродившихся нелюдей, способных совершить любое преступление, причинить любую боль другим ради своей власти, достатка и удовольствия, как женщина-змея из рассказа «В овраге»?
А если вы всё это видите, то происходящее вокруг не делает с вами примерно того же, что произошло с героем рассказа «Припадок»?
С XIX века духовную болезнь, поразившую в наше время большую часть человечества, принято лечить «бромом и морфием», как и в «Припадке». Но сам Чехов выбрал путь подвига и служения. И смог победить…
А ты, читатель?