5 книг о древних греках

Эрик Робертсон Доддс. Греки и иррациональное

Книга Эрика Доддса «Греки и иррациональное», вышедшая в свет в 1951 году, — одна из самых знаменитых книг о древнегреческой культуре, написанных в XX веке. Она основана на курсе лекций, прочитанных автором в Беркли в 1949 году.

Доддс пишет, как однажды, прохаживаясь по Британскому музею и разглядывая скульптуры с афинского Парфенона, он столкнулся с молодым человеком, который неожиданно сообщил ему: «Я знаю, что ужасно признаваться в таком, но все эти греческие штуки совершенно меня не волнуют… все это так ужасно рационально». Тогда Доддс задумался о том, что поколению людей, воспитанных на искусстве ацтеков и картинах Гогена, греческие статуи и дорический ордер кажутся лишенными тайны, слишком рациональными, — и решил написать курс лекций, а затем и книгу, где рассматривались бы иррациональные стороны греческой культуры, на первый взгляд, отсутствующие в классическом наследии древних греков.

Применив антропологические и психологические подходы, Доддс получает результаты, интересные не только исследователям античности, но и антропо­логам, и социальным психологам, да и вообще всем, кто хочет понять, какие силы движут человеком — как и в случае с любыми другими людьми, на рели­гию и искусство древних греков, а также на их повседневную и общественную жизнь влияли не только рациональные, но и иррациональные, первобытные элементы.

Из книги Доддса можно узнать, насколько греки были подвержены безумию, гневу, страсти, зависти, страху перед богами и духами, а также выяснить, была ли вообще в их представлении у человека душа, в которой размещались эти ощущения. Например, если судить по гомеровским поэмам, в эпоху архаики вообще не существовало целостного представления о «душе» или «личности» — по крайней мере, в том смысле, в котором понимаем их сегодня мы. Тому, что в нашей культуре называется одним словом «душа», в культуре греческой архаики примерно соответствовали сразу несколько разных понятий. В частности, слово «псюхэ» (ψυχὴ), которое часто переводят как «душа», точнее было бы переводить как «орган чувствования», перестаю­щий работать, когда псюхе покидает человека — то есть когда человек умирает или падает в обморок.

Отдельно Доддс говорит об отношении греков к сновидениям: по его мнению, вполне возможно, что в древнегреческих снах присутствовали образы и сюжеты, которых не бывает в снах современных людей.

Карл Кереньи. Дионис: прообраз неиссякаемой жизни

Книга венгерского ученого Карла Кереньи «Дионис», вышедшая в 1976 году, может быть рекомендована всем взрослым, которые в детстве зачитывались «Легендами и мифами» Николая Куна, играли в двенадцать подвигов Геракла и строили из подушек лабиринт Минотавра. Знакомые герои и истории обретают здесь новое измерение: автор рассматривает миф не просто как рассказ о богах и героях, но как сложный культурный механизм, связанный с ритуаль­ными практиками и повседневной жизнью греков. Кереньи также привлекает внушительное количество археологического материала и изо­бражений — на вазах, саркофагах, украшениях (книга снабжена множеством иллюстраций).

Кереньи делает греческую мифологию объемной и осязаемой — например, когда он пишет о том, что знаменитый геометрический орнамент меандр изначально изображал лабиринт Минотавра, или что Дионис был не только богом вина, но и покровителем пчеловодства, или что качание на качелях в древней Греции было не только девичьей забавой, но и ритуалом, связанным с плодородием.

Но важнейшее достижение «Диониса» в том, что книга показывает жизнь и текучесть мифа: одна история о богах или героях могла быть связана одновременно с несколькими ритуалами и иметь десятки версий, а сосуществование множества вариантов мифа не выглядело для греков противоречивым. Так, в одной версии мифа на Крите в пещере рождается бог Зевс, а в другой — Дионис. В одном случае Дионис считается сыном Семелы, а в другом — Персефоны. Кереньи показывает, что для восприятия мифа не так важно, кто именно родился на Крите и как именно его звали (греческие боги всегда имели много имен), — важно само событие рождения божества.

Пьер Видаль-Накэ. Черный охотник. Формы мышления и формы общества в греческом мире

Книга известнейшего французского историка Пьера Видаль-Накэ с интригующим названием «Черный охотник» вышла в 1981 году и сразу стала одной из самых важных работ по истории Древней Греции. Своей популярностью она обязана тому, что Видаль-Накэ удалось связать «формы мышления» и «формы общества», то есть ментальное и социальное в греческой культуре.

Видаль-Накэ исследует Грецию через марги­нальные, пограничные явления культуры и намечает продуманную систему оппозиций, которыми было насыщено греческое общество: культурное и дикое, гражданин и чужестранец, реальное и воображаемое, бог и человек. Три основные темы, которые обсуждаются в «Черном охотнике»: юноши и воины; женщины, рабы и ремесленники; утопия и реальный полис. Книга состоит из нескольких очерков, написанных в разное время и на разные темы, но центральной является глава о юношах и воинах, в которой автор объясняет социальную подоплеку мифа о Черном охотнике.

В Аттике существовала легенда о юноше Мелании (в переводе с греческого — «Черный»), который сбежал в горы, чтобы никогда не жениться, вел там дикий образ жизни и по ночам расставлял силки на зверей. Видаль-Накэ пишет, что Черный охотник из легенды — это молодой человек, застрявший на промежуточной стадии взросления, не достигший статуса воина и отца семейства, но и не являющийся более ребенком. Он охотится один, ночью, используя сети — в противоположность взрослым мужчинам, которые охотятся в компании, днем и не используют силки, чтобы не захватывать животное обманом. Черный охотник чужд сексуального взросления, так как навсегда отрекся от женитьбы. В конечном счете легенда о Черном охотнике — это воплощение социального страха афинских юношей-эфебов, что они не превратятся во взрослых мужчин-гоплитов.

В каком-то смысле может показаться, что задача Видаль-Накэ в «Черном охотнике» противоположна задаче Эрика Доддса в «Греках и иррациональном»: в то время как Доддс доказывает, что греческая культура пропитана полупервобытными необъяснимыми суевериями, Видаль-Накэ, наоборот, структурирует и рационализирует мифы греков, считая, что они обусловлены социальными институтами семьи и полиса. Но на самом деле задачей Видаль‑Накэ не является рационализация и разрушение «волшебства» греческого мифа. Напротив, французский историк показывает, насколько реальными и значимыми были для древних греков их воображаемые миры.

Михаил Гаспаров. Занимательная Греция

«Занимательная Греция» Гаспарова — книга, которая есть практически в каждой семье, читающей на русском языке, и с которой многие начинают знакомство с древнегреческой культурой. Хотя подразумевается, что аудитория «Занимательной Греции» — это, в первую очередь, дети и подростки, достаточно часто можно увидеть сосредоточенного взрослого, читающего ее в аэропорту или в самолете, который направляется в Афины или на Крит. «Занимательная Греция» вышла только в 1995 году, но в нашем сознании это название уже устойчиво ассоциируется с базовым знанием о греческой античности.

Эта книга — замечательно реализованный просветительский проект: в ней, с одной стороны, присутствуют все ожидаемые «ингредиенты» Древней Греции (мифы, боги, Спарта, Олимпийские игры, афинская демократия, коринфский ордер), а с другой стороны, через эти стереотипные образы подается много дополнительной и неожиданной информации. Например, мы знаем, что древние греки были рабовладельцами — они продавали и покупали рабов и наказывали их за проступки. Гаспаров же приводит текст надписи, в которой содержится акт отпущения раба на волю: хозяин мог отпустить рабов и их детей, а также назначать штраф тому, кто снова посмеет обратить вольных людей в рабство. А, например, о Пифагоре Гаспаров рассказывает не только как о математике и авторе той самой теоремы, но и как о чудаковатом философе, который запрещал своим ученикам есть бобы, потому что они похожи на людей (было поверье, что если закопать боб в землю, через 90 дней можно будет выкопать вместо него человеческую голову), и погиб, убегая от врагов и не решившись перебежать через поле, заросшее бобами, — он побоялся их топтать.

Гаспаров показывает, что греческую культуру составляли не особенные вещи, а особенные люди, будь то мудрец Солон, поэтесса Сафо, тираноборцы Гармодий и Аристогитон или философ Фалес, историями о которых наполнена «Занимательная Греция».

Mary Beard. The Parthenon

«Репортер: Вы посещали Парфенон в течение вашей поездки в Грецию?
Шакил О’Нил (американская звезда баскетбола): На самом деле я не могу припомнить названия всех клубов, в которые мы ходили».

С такого эпиграфа-анекдота начинается книга кембриджского профессора Мэри Бирд об афинском храме, впервые вышедшая в 2002 году. С одной стороны, она рассчитана на тех, кто не знает о Парфеноне ничего, — но Бирд писала ее и для того, чтобы ответить на вопрос, что такое Парфенон, самой себе. Это практически детективное чтение: в книге автор расследует, как храм на афинском Акрополе стал не просто достопримеча­тельностью, но самым ярким символом греческого искусства и культуры.

Мы до сих пор не знаем, был ли Парфенон храмом в полном смысле слова (строго говоря, никаких алтарей для совершения жертвоприношений археологи рядом с ним не нашли). От античности до нас дошло лишь одно описание Парфенона, оставленное географом Павсанием во II веке нашей эры (когда храму было уже около 600 лет), но оно полностью сконцентрировано на статуе Афины Парфенос, находившейся в центре здания. Именно вслед за Павсанием мы называем этот храм Парфеноном, хотя сами греки чаще говорили Гекатомпедон (в переводе с греческого — «стофутовый», «большой»). Каким могло быть назначение Парфенона, если он не был местом культа, мы тоже точно не представляем.

Мэри Бирд ведет читателя к мысли о том, что Парфенон обязан своей ныне­шней славой не только скульпторам и архитекторам, которые построили его в V веке до нашей эры, но и многочисленным знаменитым путешественникам (Байрону, Голдингу, Вирджинии Вулф и другим), которые на протяжении столетий ездили на Акрополь. Парфенон представляет собой наслоение разных времен и культур: этот древнегреческий храм успел побывать и христианской церковью, и мечетью, и пороховым складом. Кроме того, автор рассказывает, как в XIX веке британский посол Томас Элгин вывез часть статуй и фризов Парфенона в Лондон — лорд Байрон тогда обвинял Элгина в том, что он незаконно забрал бесценные памятники и повел себя как вор. По словам Бирд, Парфенон и вполовину не был бы сейчас столь знаменит, если бы двести лет назад не оказался скандально «расчленен», вывезен и продан Британскому музею.